Избавление - Василий Соколов

"Может, эти проявления чувств всего лишь дань моменту, еще не остывшим событиям? Вот освободили... А что у них в душе?" - думал Костров, ехавший вместе с товарищами из батальона.

Не только думал, а хотел понять.

Не однажды замечал Костров в минуты встреч: когда ликование плещет через край - поневоле радость увлекает и будоражит всех, а потом вдруг оказывается, что не такой уж и веселый болгарин; угрюмость метит его лицо, словно несет он в себе тяжесть.

Может, недавнее военное прошлое камнем лежит на сердце, или от природы такие? А может, еще по какой-либо причине? Хотелось понять, во всем разобраться.

В предместьях Софии остановились и, кажется, надолго, потому что квартирьер начал подыскивать офицерам комнаты.

Нефед Горюнов, помогавший сдать батальон, заметил, что их, теперь уже бывший, командир не охоч до шуток, и намекнул ему, что, дескать, нехорошо так поступать, радоваться бы в пору. Как-то он решил развеселить Кострова.

- Между прочим, подкину историю, случившуюся с нами. Прямо умора. И, видя, что Костров слушает, разохотился. - Приходим мы вчера в хлебный магазин. Ну, хозяин к нам с поклонами да этими самыми...

- Реверансами, - добавил Костров.

- Леший с ним, с этим словом. Так вот, приходим, он кланяется поясно и предлагает свои услуги. Один парень, видать сладкоеж, попросил булку сдобную... Болгарин мотает головой, таращит на него глазища очумелые. "Булку давай!" - потребовал солдат и вынул из кармана деньги. "Нет булки. Нет. Есть старая баба". "На кой бес нужна твоя старая баба! Давай булку!" - умолял солдат. Ну, болгарин напужался, пятился, пятился к порогу, вывалился из магазина да как бросился бежать!..

- Что вы наделали? - возмутился Костров. - О нас и так небылицы распространяют чуждые элементы.

- Да, побежал. Солдат этот, что просил булку, готов был провалиться сквозь землю... Ну, пришлось мне порядок наводить. Выдворяю всех из магазина, закрываю снаружи найденным на стойке замком, велю всем подальше отойти, а сам сижу наруже, на каменной приступке, вроде караульного. Ждать-пождать. Идет наш булочник, да не один, а с каким-то мужчиной в шляпе и с тросточкой. Учителем оказался, знающим русский язык. Я ему атак вежливо, дипломатично поясняю, что армию-то нашу кормят сытно, да один солдат, мол, по свежей булочке затосковал. Ох и расхохотался тут учитель! "Булка, говорит, по-вашему чистый белый хлеб, а по-нашему, по-болгарски, это означает девушка, молодая, красивая. Тут рассмеялся и булочник, и меня аж до слез проняло...

Мимолетная усмешка тронула и лицо Кострова. А Горюнов не прекращал развлекать и себя и других своими забавными наблюдениями:

- Вы небось видели, как болгары показывают дорогу, когда свернуть надобно. Ежели ехать прямо, болгарин качает головой, направо-налево в знак согласия, а ежели "нет", то есть свернуть, то кивает сверху вниз... Каверзы, да и только!

- Жесты вроде нашенские, только понимай все наоборот, - поддакнул Костров.

- Удивительные это люди, болгару, - тянул свое Горюнов.

- Каждый народ по-своему интересен и удивителен, - заметил Костров. Вот ты общаешься с болгарами... Поведал нам, как ты говоришь, каверзы. А не подумал, почему они при встрече кажутся вроде бы хмуроватыми, даже как-то замкнутыми?

Горюнов морщился, стараясь как можно яснее изложить свою мысль:

- Виновность перед нами чуют. В душе небось сожалеют, что были втянуты в гитлеровскую колесницу войны.

- Может быть, - согласился Костров. - Но болгар нужно понять, заглянуть им в душу, тогда многое станет яснее... Ведь ни один болгарский солдат, как бы этого ни хотели царь и его регенты, не был направлен на советский фронт.

- Почему?

- Узнать надо, покопаться в их истории.

Возможности для этого представились. Располагаясь в болгарских селениях в предместьях Софии (вся армия Шмелева после ясско-кишиневского побоища и балканского похода была выведена на длительный отдых), командование и политработники охотно посылали солдат на экскурсии. Узнав, что намечена поездка на Шипку, старшина Горюнов разыскал майора Кострова тот работал уже в штабе армии - и сообщил ему, слегка приврав, что ребята из батальона приглашают лично его совершить эту поездку.

- И Верочку берите с собой, - настаивал Горюнов. - Чего вы зарылись в закутке и глаз не кажете. Еще намилуетесь! Обижаются ребята...

Костров и вправду почувствовал угрызения совести: в последнее время, когда стали на отдых вблизи Софии, отошел от солдат, редко с ними видится и еще реже разговаривает.

Утром они выехали на двух огромных крытых "доджах". В кузове сидела Верочка. Она беспрерывно заглядывала в оконце кабины, то и Дело оборачивалась, что-то пыталась объяснить Алексею, показывая пальцами. Ехали часа четыре, если не больше, по ровному накатанному шоссе, потом машины с напряженным ревом начали въезжать на гору и остановились на покрытом мшистой травою и кустарником плато.

Все соскочили с машин, и оказалось, что до вершины горы еще не одна верста. Шли пешком. В складках гор лежали облака - белые и взбитые, как пуховые подушки, отметила Верочка, и это сравнение всем понравилось.

Поднялись на самую вершину. Ветрище тут - на ногах едва держишься, того и гляди, сшибет. Волосы на голове у Верочки метались, она то и дело придерживала их ладонью.

Тут, на гребне вершины, вздымался выше облаков в знойное небо памятник. Вздымался громоздкой, тяжелой пирамидой.

- Мы находимся на Шипкинском перевале, - начал объяснять экскурсовод, молодой парень с бледным, испитым лицом и в роговых очках. - Это святое место и для русских и для болгар... Тука голямо тяжко, а по-русски большое, великое испытание выпало на долю русских братушек и болгарского ополчения...

И когда экскурсовод неистово заговорил о том, что русские братушки пришли на помощь болгарам, которые изнывали от пятивекового турецкого рабства, и стояли тут, обороняясь, денно и нощно, много месяцев кряду, стояли в стужу и свирепые морозы, вытягивали на скалы орудия, зацепив их веревками за камни, за стволы деревьев, - вот они, эти пушки на деревянных колесах, стоящие у памятника, не подвластные ни времени, ни стуже, - у Кострова, да, наверное, у всех парней глаза от удивления расширились. А болгарин говорил о том, как турки пытались подняться на скалы, столкнуть вниз, в пропасть русских и болгар, которые, в свою очередь, не дали ни одному янычару взобраться, и о том, что не хватало провизии и патронов и защитники перевала продолжали драться ножами и камнями, и о том, как в часы отчаяния, когда казалось, что вот-вот падут редуты и будут покинуты ложементы, над позициями вставал знаменосец с Самарским знаменем, падал, смертельно сраженный пулей или ядром, один, на место его вставал другой, и знамя жило, знамя развевалось, знамя звало! Далее болгарин говорил о том, как Осман-паша был пленен, правда, не на Шипке, а в Старой Загоре, где неимоверно тяжелые бои шли и город Плевен тоже выдерживал кровавую осаду, и о том, как русские и болгары в конце концов победили, побратавшись навечно...