Соперник Византии - Виктор Алексеев

- По рукам, - сказал он, - и плюс три кувшина грожд-жева тем, кто сидит. За сделку. А нам с Колом кувшин меда и еды, побольше жареного мяса.

Это была добросовестная сделка. Шивон хорошо знал хозяина таверны и не стал торговаться, хотя понимал, что отдает кусок золота почти за бесценок. Ну где и у кого он мог взять больше, чем у Андроса?

Уже третий кувшин разливал Кол в глиняные чаши, когда Шивон, вдруг стукнув ладонью по столу, вымолвил заветное для него слово:

- Афродита?! - и глаза его покраснели, наполнившись влагой. Помолчал, порылся в штанах и, вытянув голубую, как родник, тряпку, вытер вспотевшее лицо, заодно и глаза, спросил:

- А ты, Кол, знаешь, кто такая Афродита?

- Нет не знаю, женщина, гречанка, что ли?

- Во-во, гречанка, не та, что валяется у храма, а живая. Это та, что не дает мне жить - во сне вижу. Чудится всюду и рвет сердце! Вот почему я напросился у князя идти на Русь. Она там осталась, а мне без нее туго. Снится. Говаривали мне, что поначалу она у княгини Ольги была, а после смерти - опять в монастырь пошла. А если я приеду на Русь, как-никак боярин уже, построю хоромы и возьму ее в жены... Скажи, Кол, достойный я муж али нет?

- Да ты любую бабу купить сможешь с потрохами, - ответил Кол.

- Не-е... Любая мне не нужна. Мне Афродита нужна, понимаешь, монахиня, гречанка нужна.

Шивон уже был пьян, потому Кол, обхватив его длинными, как оглобли, руками, поднял и повел домой.

Ни Святослав, ни тем более Шивон не знали, что эта гречанка-монахиня приглянулась Ярополку, киевскому князю, а как только оказалась непраздной, стала княгиней. Владимир после убийства Ярополка усыновил ребенка, названного Святополком. У него был такой же буйный непредсказуемый характер, как у матери. После смерти Владимира и убийства своих братьев Святополк получил прозвище Окаянный.

Восемнадцать лодий были уже готовы к отплытию, как вдали в море увидели еще три лодки под парусом, которые шли на остров Айферия. Часа через два лодии подошли к

острову - это были воины-разбойники из Ахиллова Дра-моса, что обещали присоединиться к войску. Их было около двухсот человек. Святослав призвал к себе жреца Видибожа и велел приготовить капище и достать петуха в жертву богам. Черного петуха найти не удалось, пришлось довольствоваться красно-белым. Ритуал поклонения Богу вел сам Святослав, испросив благословения Творца о благополучном походе. Но когда все лодии скатили с берега в море, оказалось, что многие из них подтекают. За полугодие стоянки на берегу обшивка подсохла и дала течь. Это рассердило Святослава, он накинулся на Волка, который распоряжался всеми делами дружины, и, отчаявшись, приказал готовить несколько из них, пригодных для похода. Его тревожило, подталкивало ощущение того, что войска уже ждут у острова Св. Григория или за порогами, а он затягивает встречу с ними. По расчетам Святослава, купцы и войско уже должны быть на месте.

Отобрали восемь лодий, остальные снова потянули на берег конопатить, шпаклевать, штопать. Святослав не стал дожидаться, когда закончится ремонт, и отправился в путь, остальные должны были следовать через несколько часов, Восемь кораблей, а это более трехсот воинов, двигались споро, подгоняемые попутным ветром. Путь до острова Св. Григория на Днепре был несложен, трудности ожидали впереди, у порогов. Святослав не хотел о них думать, но думалось. Он надеялся, а вернее, даже был уверен, что купцы и войско преодолели все препятствия и его задача - встретить, отправить купцов далее в Византию по подписанному договору с ней, нацелить войско на разгром печенегов в случае, если они не дадут ему пройти к Тьмутаракани, где он надеялся, по старой памяти, взять в союзники воинственных черкесов.

К острову подходили в сумерках. Передовой отряд высадился и стал обследовать территорию. Но все было спокойно. Ни одного огонька, ни запаха костров, ни самих печенегов никто не увидел. Даже на берегу не было следов ни людских, ни лошадиных. Все казалось спокойным. Но у князя появилась какая-то внутренняя тревога, а люди, расположившиеся на отдых, долго не могли уснуть, потому как в пространстве самого острова что-то было не так, что-то витало вокруг, какие-то призрачные тени и запахи, запахи давно не стиранных онучей, и это весной, когда распускаются ранние цветы. Эта земля была русскою, подтвержденная всеми договорами с Византией и Хазарией, но нынче Русью не пахла. Непонятный, недоброжелательный дух парил в воздухе, а что это могло быть, никто не догадывался.

Святослав лежал у костра, подстелив попону коня, и размышлял о том, что надежда на встречу с войском не случилась, быть может, потому, что Свенельд мог заболеть, уж очень плохо он гляделся на Белобережье, но ведь почти полгода о нем не было никаких известий. И потом, если он заболел, то мог бы передать распоряжение Святослава через других лиц... А если войско не будет и у порогов, то, следовательно, Свенельд не дошел до Киева, потому что, зная о договоре с Цимисхием, он мог бы сообщить купцам, что в Константинополе торговых людей встретят как обычно, со всеми правами и бесплатным коштом на пребывание в Царьграде. По расчетам Святослава, купцы должны быть здесь, на острове, но их нет. Тогда, выходит, они не знают о заключении мирного договора, следовательно, Свенельд не дошел до Киева. Такие печальные думы ставили перед Святославом новые заботы, новые задачи и решения.

Святослав поднялся, отошел от костра, пригляделся, увидел дежурившего воя и попросил его разыскать в куче выгруженных вещей початый бочонок вина, а сам снова сел у костра на бревно, разглядывая спящих рядом Шивона и Кола, они устало храпели. Наконец воин принес бочонок, из-за пазухи достал серебряную кружку и налил князю вина. Князь спросил:

- Сколько стоять будешь?

- Я только заступил, - ответил тот, - до петухов.

Никаких петухов не было, но князь понял.

Выпив кружку терпкого вина, потом сам налил себе еще одну; продолжая думать о положении, в каком оказалась его дружина, он незаметно отошел от мира дум в мир прекрасной, полной надежд юности в Ладоге: прогулки по окрестностям на вороном коне, охота на диких оленей и лис, мальчишеский ужас, когда с выжлятниками встретил разбуженного ото сна огромного, высотой с человеческий рост царя северных зверей, раскидавшего, как пушинки, свору собак, и вот-вот накинется на него, и только тяжелая стрела из арбалета могла остановить его. Но ярче всех видений было появление Манфред, той, которую он впервые разглядел в доме старого жреца. Белозубая, с ямками на щеках, она вызывающе дразнила своей красивой улыбкой с пухлыми губами и даже во сне влюбила в себя. Он, поначалу оробевший, а потом разыгранный ею, вдруг стал настойчивым и смелым, и она, уже почувствовав свою победу, положила руку на его плечо и, оглянувшись на деда, явно и твердо сказала: «Вот мой жених, дедушка!» И вдруг все пропало. Какой-то гул, крики ворвались в мир видений. Он приподнялся, повскакали Шивон и Кол, суета, неразбериха, обманчивый лунный свет, то вспыхивающий, то гаснущий, прыгающие темные тени, и уже звук звенящей стали и раздирающий свист Кола, собирающего вокруг себя свою сотню. Наконец сотня образовала подкову, и в темноте светились только лезвия мечей. Святослав вместе с Шивоном отошли к обрыву и увидели, что всюду печенеги. На том берегу светились факелы вокруг конных воинов, внизу можно было разглядеть сражавшихся варягов и русов из бывшей дружины Икмора, которые встали в круг и разили нападавших печенегов, так что образовался второй круг из трупов. Но на плотах появлялись все новые и новые отряды печенегов, которые следовали вглубь острова. Святослав понял, что остров оказался ловушкой, что печенеги давно прятались здесь, а потом дали сигнал к сражению. Шивон, заметя Кола, подбежал к нему и подвел к дереву, растущему рядом.

- Копни мечом, - приказал он и стал копать, потом, сняв с себя ожерелье, браслеты и кольца, швырнул их в яму и притоптал.

- Останешься жив, - сказал Шивон, - отдашь ожерелье Афродите. Остальное твое, - и исчез, побежал к Святославу.

Святослав загудел в маленький рожок, что всегда висел на поясе рядом с кресалом. Воины собирались вокруг князя, хотя в этой суматохе очень трудно было оторваться от противников. Сотня во главе с Колом вела сражение уже рядом с князем. Печенеги давили количеством, и каждый русский воин сражался с пятью-шестью врагами. Святослав, изредка бросая взгляд на реку, видел, что печенеги все прибывали и прибывали, упорно лезли вверх, и, казалось, уже нет им конца. Святослав набрал в грудь как можно больше воздуха и громко, чтобы было слышно всем живым и раненым, крикнул:

- Русичи! Браты мои! Боги смотрят на нас. Смотрят души наших пращуров из Ирии! Будем достойны, Дажь-боговы внуки, наших отцов, и не посрамим ЗЕМЛИ РУССКИЕ!!!

Дикая ярость охватила его, он отбросил саблю которая показалась ему слишком щадящим оружием, выхватил из ножен тяжелый старый меч своего отца Игоря, кинулся в ряды сражающихся и до пояса разрубил подбежавшего к нему печенега. Шивон сражался виртуозно, потому что вид его больше всего привлекал печенегов, видевших на голове его золоченый шлем Куркуаса. Видимо, они принимали его за Святослава. Его сабля, сделанная из дамасской стали, витала в воздухе, как воздушный змей, разя врагов с неожиданной стороны. Сотня Кола, какая уже сотня! -небольшая группа воинов стала в круг и била противников так, что перед ними образовалась широкая полоса из мертвых тел. Следующий круг состоял из воинов Святослава, и битва здесь была еще ожесточеннее и свирепее, потому как это были воины, прошедшие все многочисленные бои и умеющие убивать. Именно таких опасался Цимисхий под Преславой, назвав их профессионалами и приказав просто расстрелять из луков.