Личные мотивы - Александра Маринина

— Твоя Катя вовсе не дуреха, и она к тебе не вернется, — неторопливо проговорила Жанна, смакуя каждое слово. — Ты вместе с политикой ей не нужен, а мне ты не нужен без политики. Ты никому не нужен, Максим Крамарев. Ты — неудачник, аутсайдер.

— Но ты же спала со мной! Мы с тобой вместе столько времени, и я думал… я был уверен…

— И зря, — спокойно оборвала его Жанна. — Думать вредно, а быть уверенным — опасно. Я спала с тобой только потому, что это было нужно для дела, чтобы ты слушался и поступал так, как я скажу. Мне нужно было, чтобы ты с доверием относился к моим предложениям и инициативам. Я знаю, что делаю, я крепкий профессионал, и для результата мне нужно, чтобы мне не задавали вопросы, а делали, как я скажу. Мне, Максим, неинтересно было с тобой спать, мне интересно привести кандидата к победе, это моя работа, это моя карьера, это мой послужной список. Чем больше побед в этом списке, тем дороже стоит каждая следующая работа. Если для этого надо спать с кандидатом — значит, я сплю, без всяких личных мотивов. Ты хочешь власти, а я хочу денег, но не свалившихся с неба, а заработанных собственным трудом. И я создаю все условия для того, чтобы мой труд в конечном итоге оказался эффективным.

Максим смотрел на нее, ошарашенный ее прямотой, и по лицу его было видно, что он никак не может осознать смысл услышанного и поверить, что это все всерьез. Жанна усмехнулась. Максим, как и почти все мужчины, искренне считает, что всем женщинам нужен секс и что они будут до гроба благодарны каждому, кто уложит их в постель. А для нее постель — это всего лишь одно из средств управления тупым быдлом, коим на самом деле в ее глазах являются те, кто рвется к власти. Не более того.

Она соскочила со стола, одернула юбку, подхватила сумку и ушла.

Валентина Евтеева возвращалась от Стасова совершенно раздавленная. Славомир, ее любимый, ее ненаглядный Славомир оказался убийцей ее отца! Она пыталась смириться с этой мыслью, пока ехала сначала в автобусе, потом в метро, потом в электричке, и когда Валентина переступила порог дома Нины Сергеевны, у нее уже не было сил ни на что, кроме отчаянных горьких слез. Обняв свою хозяйку, Валентина долго плакала, потом рассказала то, что узнала во «Власте».

— Вот почему он пришел в такую ярость, когда узнал, зачем я приехала в Москву! — всхлипывала она. — Не в том дело, что я оказалась обманщицей, а в том, что он понял: он убил моего отца, и я плачу частным детективам деньги за то, чтобы найти его, Славомира. Он просто не знал, что ему делать в такой ситуации. Вот почему он так внезапно исчез и прятался от меня. Он не мог смотреть мне в глаза.

Нина Сергеевна молча выслушала горестное повествование, похлопывая Валентину по спине, потом предложила попить чайку. Казалось, она не собирается ни утешать Валентину, ни обсуждать с ней то, что произошло.

Они выпили чаю, потом Нина Сергеевна попросила помочь ей с уборкой дома и только поздно вечером, когда Валентина вышла на террасу покурить, высказала то, что думает.

Не нужно цепляться за мужиков, не нужно к ним прилепляться, надо жить своей жизнью и иметь собственный стержень. А Валентина сначала прилепилась к директору НИИ, потом к отцу, теперь — к первому же, кто проявил к ней интерес и внимание и поманил. Зачем ей Гашин, человек, которого она едва знает и с которым была близка только один раз? Что она собирается с ним делать? Ждать его двадцать лет из тюрьмы? Страдать и ждать? В этом она видит свое предназначение и оправдание своего существования? Если ей нечем заняться и некуда тратить душевные силы, пусть лучше возьмет ребенка из детского дома и посвятит ему эти самые силы, все-таки больше пользы будет.

Валентине все сказанное Ниной Сергеевной казалось ужасной неправдой, она была уверена, что хозяйка не права ни в одном своем слове. На самом деле Валентина Евтеева хотела именно страдать и ждать, потому что последние годы в основном этим и занималась. Она сама не осознавала, что только так может испытывать комфорт и удовлетворение.

— Это и есть то решение, к которому я, по-вашему, не готова? — сердито спросила она.

— Именно так, деточка, — мягко ответила Нина Сергеевна. — Ты не готова. И я не сказала бы тебе ни слова, если бы у нас с тобой было впереди еще какое-то время. Но его, судя по всему, нет, твое дело в Москве закончено, и ты уедешь в ближайшие дни, так что пришлось сказать тебе уже сейчас, хотя ты, повторяю, к этому не готова.

— А вам не приходит в голову, что вы ошибаетесь? — с вызовом сказала Валентина. — Вы не настолько хорошо знаете меня, чтобы судить. Мы с вами знакомы всего полтора месяца, это слишком мало, чтобы по-настоящему узнать человека и иметь право поучать его.

— Ну, своего Гашина ты знаешь еще меньше, — усмехнулась Нина Сергеевна, обрывая увядший цветок в широком ящике, стоящем на террасе. — Но это не мешает тебе судить о мотивах его поступков. Не обижайся на меня, деточка. Лучше постарайся запомнить то, что я сказала, и на досуге обдумай.

Но ни запоминать слова Нины Сергеевны, ни тем более обдумывать их Валентина не собиралась. На следующий день она позвонила Стасову с очередной просьбой: помочь договориться со следователем, чтобы ей дали свидание со Славомиром Гашиным. Стасов обещал помочь, и спустя короткое время Валентина снова ехала в Москву, в Управление внутренних дел, на территории которого был задержан Гашин. Следователь, уже знакомый ей по Южноморску, сказал, что может дать ей не больше десяти минут.

— Я вызвал Гашина на допрос, — строго сказал он. — Сейчас его доставят, я выйду на десять минут, и вы сможете поговорить. Больше я ничего не могу для вас сделать.

— Спасибо! — горячо поблагодарила Валентина.

Она мысленно много раз представляла себе эту встречу и была уверена, что, как только они останутся вдвоем, все переменится. Они бросятся друг к другу, и Гашин крепко обнимет ее, и они будут целоваться, и между поцелуями он торопливо скажет ей, что любит, что мучается чувством вины и надеется, что когда-нибудь она поймет и простит его, а она ответит, что уже простила…

И теперь она в холодном неуютном кабинете ждала, когда откроется дверь и появится Славомир. Такой красивый, такой необыкновенный, такой любимый. Во рту пересохло, руки дрожали, ноги были ватными, и ей пришлось прислониться к краю письменного стола, чтобы стоять более уверенно. Вот сейчас, вот сейчас…

Он вошел. Угрюмый, хмурый, какой-то пришибленный и неожиданно старый. Ни следа не осталось от его вальяжности и снисходительной ироничности, перед Валентиной стоял совсем другой человек, в глазах которого не было привычного ей блеска. Он даже не был таким красивым, каким она его помнила.

«Мне это только кажется, — упрямо думала она, глядя на Гашина. — Мне только кажется. Конечно, он арестован, он под следствием, ему грозит тюрьма, он находится в камере с отбросами общества, с уголовниками, бандитами и наркоманами, и какое еще выражение лица у него может быть? На самом деле он остался все тем же Славомиром, которого я люблю, и я должна дать ему надежду, силы, я должна поддержать его».

Она заговорила, надеясь, что он ответит и начнется разговор, но Славомир не произносил ни слова и даже не смотрел на нее. Мысли его были где-то далеко от Валентины и от этого кабинета.

Она говорила о том, что правда об отце ее убила, но она все равно будет его любить, потому что это ее папа, который ее вырастил и которому она обязана всем хорошим, что было в ее жизни. В том числе и встречей с Гашиным, которой не было бы, если бы все не случилось так, как случилось. Эти слова она продумала и заготовила заранее, ей почему-то казалось, что их обязательно нужно сказать и именно они должны растопить лед непонимания и отчуждения, который возник между ними.

— То, что сделал папа, ужасно, и этому нет прощения, — говорила она, — но я все равно люблю его, потому что это мой папа. И то, что сделал ты, тоже ужасно, и этому тоже нет прощения, но я все равно люблю тебя и буду ждать, просто потому, что люблю. Этому, наверное, нет разумного объяснения, просто прими это как данность и знай: я тебя жду.

Он не слушал ее. И Валентина, каждой клеточкой тела ощущая, как тают, истекают отведенные ей десять минут, вдруг поняла, что не нужна ему. Ему совершенно не нужно, чтобы она его ждала. И ему не нужно, чтобы она его любила. Ему нужно что-то совершенно другое, что-то такое, о чем пыталась говорить ей та женщина, Каменская, и что казалось Валентине невозможным и неправдоподобным.

Вошел следователь. Свидание закончилось. Гашин так и не произнес ни слова.

— Я тебе говорил: надо было купить еще один чемодан, — недовольно ворчал Вилен Викторович Сорокин. — Мы сделали столько приобретений, что у нас не хватит места.

Ангелина Михайловна виновато отмалчивалась. Накануне они уже купили новый чемодан, потому что их пожитки никак не умещались в тот багаж, с которым они приехали в Москву из Новосибирска, и Вилен действительно твердил, что нужно покупать не один чемодан, а два, а она не послушалась. И как они ухитрились обрасти таким количеством вещей? Казалось бы, покупали понемногу, то книгу, то парочку дисков, то костюм Вилену, то пальто Ангелине, а теперь ничего никуда не помещается.