Уиронда. Другая темнота - Луиджи Музолино
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я провел языком по клею на конвертах. Горько.
Потом тихонечко выскользнул из комнаты, сел на велосипед и повез письма к почтовому ящику.
Конечно, я не думал о победе. Мне было важно принять участие. Доказать, что я существую.
И что поэзия, в каком-то смысле, помогла мне победить ад.
* * *Маме становилось все хуже, и мысли о конкурсе отошли на второй план.
Она кричала.
Все время кричала.
Ее голова напоминала гнилую тыкву.
Да еще отец, словно криков матери было недостаточно, без конца орал, раздавая мне указания и проклиная Создателя, который наслал чуму на наш дом.
Время от времени я проверял почтовый ящик, но находил лишь квитанции и рекламу кормов для скота; постепенно в глубине души затеплилась надежда, что однажды утром почтальон принесет мне письмо из библиотеки.
Чем больше я читал свое стихотворение «Как собаки», тем больше оно мне нравилось.
Так, может, и жюри…
Как-то раз мне приснилась синьора Мирелла, лежащая на верхушке тополя и завернутая в саван, как загадочная птица из тряпок и кладбищенской земли; она сказала, что я написал очень красивое стихотворение, и скоро вся деревня поймет, что я не идиот, а человек с литературным талантом, которому есть что сказать и которому просто не повезло в жизни.
Закончился февраль, наступил март, пришла весна, стало теплее и ветер, надоевший за зиму и заставлявший Собаку скулить от холода, уже не был таким пронизывающим; а Собака совсем исхудала и стала совершенно безразличной и дряхлой. Каждый день я ждал, что она умрет. И мать – тоже.
Когда наступил апрель, я перестал проверять почтовый ящик, и не мог скрыть разочарования и стыда перед самим собой. Я что, и правда думал все это время, что смогу выиграть конкурс или хотя бы стать призером? Я, тупой крестьянин Данило Мароссо, от которого всю жизнь воняло свинарником, сын дикаря, только и умеющий крутить руль комбайна?
Значит, они были правы.
Они победили.
В ночь перед Пасхой у меня случился нервный срыв. Комната сначала показалась мне красной, потом черной, а грудь невыносимо сдавило; когда я пришел в себя, то понял, что сижу перед печью на кухне: мои стихотворения горели в огне, исчезая навсегда, и я сжег их все, кроме «Как собаки», листок с которым положил в кошелек между купюр. Как вечное напоминание о моем провале.
Я перестал писать.
В первых числах мая мама начала вставать с кровати: и хотя наросты из шишек и гнойников выглядели жутко, она говорила, что чувствует себя лучше. Наверное, рак решил дать ей передышку перед тем, как нанести последний удар.
Наконец наступило девятое мая. Злополучный день.
Накануне вечером с Альп на равнину подул ледяной ветер, редкий для этого времени года; утром пошел дождь, и стало холоднее.
Так иногда случается в наших местах.
Весна на несколько дней отступила, будто хотела напомнить нам, что сезон созревания и сбора урожая длится недолго; скоро туман и холод снова начнут терзать землю, имея на это законное право.
Сырость забралась в толстые стены дома, и я почувствовал, что дрожу от холода, спускаясь по лестнице при свете сероватой зари; на кухонном диване сидела мама, закутавшись в дырявую шаль, а за стеклянной дверью в желтом дождевике стоял отец, который собирался наточить лезвие лопаты. Лежавшая неподалеку Собака наблюдала за ним пустыми глазами.
Огонь в печи погас.
– Подтоплю немного, а то холодно, – сказал я матери, садясь на корточки. Она ответила утвердительным бульканьем, выходившим из изъеденного опухолью рта.
Рядом с печью стояло ведро с сухими ветками и обрывками бумаги, которые мы использовали для розжига, и лежал коробок спичек. Я взял листок, вырванный из местной газеты, несколько прутьев, как вдруг одна вещь на дне ведра привлекла мое внимание.
Желтый конверт.
Такой, в каких обычно отправляют заказные письма.
Открытый и разорванный пополам.
Горло сдавило, в глазах потемнело и заплясали пурпурные огоньки, как той ночью, когда я сжег свои стихотворения.
Непослушными руками я достал конверт и взял в руки письмо.
Оно было адресовано мне.
Потом я увидел отправителя.
Библиотека Орласко.
И, совместив две разорванные части, я прочитал текст письма.
Уважаемый Данило Мароссо,
Библиотека муниципалитета Орласко с радостью сообщает о том, что Ваше стихотворение «КАК СОБАКИ» заняло первое место на национальном конкурсе стихотворений, приуроченном ко Дню Святого Валентина, среди более чем ста участников со всей Италии.
Награждение состоится в зале многоцелевого центра в воскресенье, 3 апреля, в 11:00. Надеемся, что Вы сможете прийти. Еще раз поздравляем.
С уважением,Жюри конкурсаЯ перечитал его еще раз, два раза, три, шесть, двенадцать, оскалив зубы, содрогаясь всем телом, до самых кишок, не в силах подняться с колен, на которых стоял у печки.
Закусил кулак.
До неузнаваемости измененный болезнью голос матери донесся до меня словно откуда-то издалека:
– Данило, что случилось? Что там, что это за письмо?
Я пару раз открыл было рот, но оттуда вырвалось что-то наподобие еле слышного стона умирающего воробья, а потом смог подняться на ноги и увидел.
Его.
Закутанного в необъятный желтый дождевик, с лопатой в руке и черной дырой в груди.
Ну вот, подумал я. Вот и все.
Я схватил кочергу – первое, что попалось под руку, – и, размахивая письмом, вышел на улицу, где лил дождь.
– Почему? – заорал я во всю глотку. – Почему ты мне ничего не сказал? Почему почему почему?
Я подошел к нему совсем близко. Оставалась какая-нибудь пара шагов. Он был совершенно спокоен. Смотрел на меня в упор своими тупыми, мутными от вина глазами.
– Не сказал о чем?
Собака за моей спиной, неистово пытаясь сорваться с цепи, залилась истошным лаем, на какой только были способны ее измученные легкие.
– Письмо! Из библиотеки! Твою мать, ты нашел письмо и выбро… Ты знал! Я выиграл!
Он улыбнулся.
Дьявольской улыбкой.
Ненормальной.
Патологической.
И сказал, как ни в чем не бывало. Источая запах свинарника и вина.
– Ты крестьянин, Данило. А не поэт. Ты должен ухаживать за матерью. Ты отлично управляешься с комбайном. Забудь о стишках. Забудь, заб…
Я не дал ему договорить. Замахнулся и ударил кочергой.
Не знаю, почему – то ли я был вне себя от ярости, то ли потерял равновесие, – но кочерга угодила в плечо, лишь немного порвав дождевик.
Он продолжал улыбаться.
Даже когда в ответ ударил меня в лицо черенком лопаты, и я с выбитыми зубами повалился в грязное гумно.
Позади нас Собака заливалась лаем и рвалась с цепи. Клинг кланг кланг, звенела цепь.
Сплевывая кровь и куски зубов, я ничего не видел, кроме красной рожи моего мучителя.
– Ты должен работать на земле, Данило. А не стишки писать. Охолони немного, чтоб мозги на место встали.
Он отвесил мне такого пинка сапогом под зад, что кости захрустели, а в легких не осталось воздуха; потом схватил за шиворот.
Ему было уже за шестьдесят, но
