Уиронда. Другая темнота - Луиджи Музолино
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом он увидел, что круто вниз идут узкие, потертые ступени, и все его логические доводы пошли прахом. У проема Эдо завис минуты на две, думая о потайных ходах и средневековых замках, а потом достал мобильник и включил фонарик. Он осторожно, издалека, начал ощупывать дыру лучиком света, медленно приближаясь к ней, словно проем мог в любую секунду закрыться, а штукатурка и цемент – обхватить руку мертвой хваткой.
Виднелись только ступеньки, больше ничего. Похоже, они были каменными, а поверхность покрывала какая-то зеленоватая паутина – то ли плесень, то ли гниль. Проход казался узким, но для одного человека места вполне хватало.
– Эй! – крикнул Эдо в темноту, но абсолютная, пугающая тишина поглотила его голос, не вернув даже эхо.
Сглотнув кислую слюну, Эдо вздохнул, согнул ноги в коленях и перешагнул через порог. Потом начал спускаться, пригнувшись и чувствуя, как низко нависают своды потолка.
Медленно, осторожно, он спускался все ниже и ниже, держа мобильник перед собой. Лестница была совершенно прямой, без поворотов и лестничных площадок.
Эдо шел по ступеням уже, наверное, час, время от времени останавливаясь, чтобы отдышаться и вытереть стекавший на глаза пот.
Это невозможно. Невозможно, потому что он живет на четвертом этаже дома в Розелле, жилом районе Турина. Эдо снова попытался найти объяснение происходящему, но, поняв, что это бесполезно, решил положиться на волю судьбы, не переставая изумляться ее сюрпризам. Любопытство и ощущение, что там, у подножия лестницы, его ждет что-то важное, оказались сильнее страха и голоса, шептавшего Эдо: «Иди обратно, куда тебя несет?»
Через пару часов спуска безжизненный свет фонарика наткнулся на тусклое желтое свечение, шедшее снизу. Эдо выключил мобильник.
Постепенно ступеньки становились более пологими, а когда закончились, Эдо оказался в коротком коридоре, который вел в огромный зал.
Телефон выпал у него из рук.
Нет, зал был не просто огромным.
Ни разу в своей жалкой жизни Эдо не видел такого гигантского помещения, как этот благоухающий бутаном подземный собор. Стены и потолок терялись из вида. А на блестящем полу, словно сделанном из обсидиана, вселявшего в Эдо ужас своей чернотой, цепочкой стояли все зажигалки, которые он потерял за двадцать пять лет курения.
Зажигалки, провалившиеся между сиденьями машины, украденные у него на безумных подростковых пьянках, забытые в одежде, отнесенной на помойку, купленные у марокканца в Лигурии, те, которыми он открывал пиво, разжигал костры на пляже, от которых прикуривал косячки, нагревал гашиш, разноцветные зажигалки, выпущенные ограниченным тиражом, и, наконец, подаренные и потерянные – бессчетное множество, особенно потерянных.
Все они горели; язычки пламени витками убегали к центру зала, сливаясь в один огромный, ослепительный, желто-синий костер.
Раскрыв рот, Эдо шел вдоль цепочки, узнавая каждую зажигалку, и чувствовал, что глаза застилают слезы. Каждая была связана с определенным моментом его жизни, и эти воспоминания одно за другим проплывали перед глазами.
Как перед смертью. Именно как перед смертью.
Эдо шел долго, пока, наконец, не добрался до места, где змейка брала свое начало. Увидел зажигалку со стилизованным черепом. Протянул дрожащую руку, чтобы ее забрать. Но металл выскользнул из вспотевших пальцев, и зажигалка упала прямо на другую, маленькую, которую – точно! – у него отобрали в аэропорту Милана в две тысячи втором.
Эффект домино.
Разрушая порядок, зажигалки стали падать одна за другой и гаснуть.
Как зачарованный, Эдо наблюдал за игрой света и тени, которую устроили бегущие языки пламени. Наконец упала последняя зажигалка, и воцарилась тьма.
И в этот момент Эдо Таверна вдруг увидел, что, кроме зажигалок, здесь, в подземелье, собрались призраки всех потерь его жизни, а потерял он немало: чувство собственного достоинства, единственную любимую женщину, юношеские мечты стать звездой футбола, купить дом, завести детей; его охватило раскаяние за ложь, за то, что мало слов поддержки говорил отцу, пока тот был жив, разучился наслаждаться маленькими радостями и за многое, многое, многое другое.
Очень, очень много потерь, и все это ждало его здесь, в подземелье, и у всего этого были зубы, когти, языки и глаза – бездонные, черные, страшные, налившиеся кровью, глядя в которые, можно сойти с ума.
Они приближались.
Копия
Она сразу тебе не понравилась.
С самого начала.
И дело не в затхлом запахе от папок-регистраторов со старыми чертежами, сделанными вручную рабочими, давно покинувшими этот мир; и не в крошечных четках из мышиного дерьма, валяющегося на полках, из-за которых тебе не лезет в горло отличный черный рис Venere, приготовленный Лучаной, Господи Боже. И не в том, что доисторический кондиционер, работающий на обогрев, хрипит, как старик, дышащий через кислородный баллон, и не в темных историях, которые понарассказывали тебе коллеги – якобы, в шестидесятые, когда закладывали фундамент завода, произошел ужасный несчастный случай, а потом там нашли странные камни, вероятно, оставшиеся от какой-то кельтской постройки. Это все пустяки.
Тут дело совсем в другом.
Просто за мгновение до того, как ты нажимаешь на выключатель, возникает стойкое ощущение, что в темноте за копировальным аппаратом Olivetti кто-то прячется, кто-то буравит тебя взглядом, острым, как гвоздь, и если ты помедлишь, он пригвоздит тебя к старому трухлявому зеленому линолеуму, лишив возможности вернуться в безопасное пространство шумного открытого офиса.
Кто-то или что-то.
Как только неоновые лампы включаются и обливают все вокруг ледяным светом операционной, оно прячется там, куда тебе не добраться, прихватив с собой твой страх.
Это длится несколько секунд. Даже меньше – мгновений.
– Что опять за херня? – в очередной раз материшься ты, слишком шумно вздыхаешь и включаешь свет в коробке три на четыре из гипсокартона и высоких сборных стеллажей – в комнате для ксерокопирования.
Обычно ты стараешься сюда не заглядывать, а идешь метров двести по коридору в офис по закупкам, соединяя приятное с полезным – сделать ксерокопию и полюбоваться на великолепную задницу Ирен, симпатичной фигуристой секретарши директора по закупкам, которая не упускает случая сделать тебе глазки.
Но не сегодня. И не в ближайшее время.
Какой-то засранец настучал шефу – какого хрена этот тип тут постоянно ошивается? Кто он вообще такой? Пусть идет печатает у себя, тратит свои бумагу и чернила!
Вот козел. Как будто из своего кармана за тонер платит.
Шеф устроил тебе разнос, а ты стоял и слушал, опустив голову и промямлив только: «Простите, я не знал».
Задница Ирен не могла считаться веской причиной.
Разумеется, ты не признался ему, что боишься заходить в копировальную комнату технического отдела, в чьей покрытой язвами утробе, освещенной кислотным светом неонов, стоишь сейчас.
И смотришь по сторонам.
Ничего. Здесь нет ничего странного. Только рулоны бумаги для плоттера, желтые, как древние кости, какая-то папка, вся в комочках пыли – наверняка упала со шкафа несколько
