Испанские поэты XX века - Хуан Хименес

Из книги

«БАЛЛАДЫ И ПЕСНИ РЕКИ ПАРАНА» (1953–1954)

Перевод О. Савича

БАЛЛАДА О ТОМ, ЧТО СКАЗАЛ ВЕТЕР

Вечности очень подходитбыть всего лишь рекою,быть лошадью, в поле забытой,и воркованьемзаблудившейся где-то голубки.

Стоит уйти человекуот людей, и приходит ветер,говорит с ним уже о другом,открывает емуи глаза и слух на другое.

Я сегодня ушел от людей,и, один среди этих оврагов,стал смотреть я на реку,и увидел я только лошадь,и услышал я только вдаливоркованьезаблудившейся где-то голубки.

И ветер ко мне подошел,как случайный прохожий, как путник,и сказал:«Вечности очень подходитбыть всего лишь рекою,быть лошадью, в поле забытой,и воркованьемзаблудившейся где-то голубки».

БАЛЛАДА О ДОНЕ БАРБОСИЛЬО

Беден дон Барбосильо.Дон Барбосильо нищ.

Нищ под дождем и ветром,да и под солнцем нищ.

Идет от лошади к лошадидон Барбосильо,от виллы к вилле плетется,нищ, одинок, бесприютен.

Хлеба он просит, хлеба,хлеба кусок.

Что же дают Барбосильо?Что подают?

Только кусочек дождя,солнца и ветра кусок —вот и все, что ему дают.

Боже, как он одинок —дон Барбосильо!

По краю оврага идет он,проходит над водопоем,нищ, одинок, бесприютен.

И река, большая, как небо,и небо глухи к нему.

Садится над водопоемдон Барбосильои в беспредельность воет.

«Облака принесли мне сегодня…»

Облака принесли мне сегоднялетучую карту Испании.Как мала над рекой эта карта,и какая огромная теньот нее ложится на кладбище!

Коней табуны накрылаэта тень, что легла от карты.На коне в этой тени искал яселенье свое и свой дом.

Я въехал во двор, где когда-товода из фонтана била.Хоть не было там фонтана,фонтан звенел неустанно.Вода там не била, а все жеона меня напоила.

«Цветами апельсина вдруг…»

Цветами апельсина вдругдохнула Параны{211} прохлада.Мои цветы. Я ухожу.Удерживать меня не надо.

Меня позвали берега,они всегда мне были рады,и я на взморье поселюсь.Удерживать меня не надо.

Я помню: море там, вон тамсреди деревьев шло по саду.И шла любовь…                    Я ухожу.Удерживать меня не надо.

«Петь и петь, чтоб стать цветком…»

Петь и петь, чтоб стать цветкоммоего народа.

Пусть пасется рядом скотмоего народа.

Пусть запомнит песнь моюпахарь моего народа.

Пусть внимает мне лунамоего народа.

Пусть поят меня морямоего народа.

Пусть ко мне склонится девушкамоего народа.

Пусть меня замкнет в себесердце моего народа.

Потому что, видишь, одинокя без моего народа.

(Впрочем, сам я не́ жил днябез моего народа.)

«Я ведь знаю, что голод уносит мечту…»

Я ведь знаю, что голод уносит мечту, —но я должен по-прежнему петь;

что тюрьма заслоняет мечту, —но я должен по-прежнему петь;

и что смерть убивает мечту, —но я должен,я должен по-прежнему петь.

«Я унесу их с собою…»

Я унесу их с собоюв глазах, как портрет и как снимок, —в глубине моих глаз.

Я приеду, в глаза мне посмотрят,и кто-нибудь скажет:                    «Рекии кони в твоих глазах».

Душа других горизонтовосталась и тихо уснулав глубине моих глаз.

Вы не слышите? Дальние водыи кони забытые медленнопроходят в моих глазах.В глубине моих глаз.

Из книги

«ВЕСНА НАРОДОВ» (1955–1957)

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЕВРОПУ

Перевод А. Наймана

Видеть снова, Европа, тебя! Видеть снова тебя! Видеть снова!Наконец я увидел тебя. Ты меня одариладолгим взглядом своим, но не мертвенным взглядом слепого —безмятежным весельем встающего утром светила.

Я спустился к тебе как-то осенью с кручи небесной.Расплескался ноябрь посреди голубого тумана.Стыла Бельгия — в белое платье одетой невестой —тихий ангел печали звонил в этот колокол странный.

Горн валялся в пыли, и горнист рядом мертвый валялся.Погружаясь в коричневый сон, я от боли заплакал.Я в Германии был, мрак над ней в небесах колыхался,но уже распускался в руках ее утренний факел.

В снегопад я спустился на тело страдалицы Польши.Осторожно на щит приняла меня Вислы сирена{212}.Меч усталый ее не был кровью окрашенным больше,жив народ ее, вставший с душой обнаженной из плена.

Да, из всех в нашем мире однажды придуманных казнейвеличайшая казнь на безвинный народ этот пала.Пасть врага с каждым днем все грозней, все больней, все ужаснейего тело живое стальными зубами терзала.

Но взгляните: он все-таки жив. Снова, кроткий и нежный,родничок его сердца забившей струею играет,обращается к жизни мечта его с новой надеждой,ночь над ним умирает, и день перед ним рассветает.

И опять я летел. Средь тумана вдали закачаласьПрага, как городок в поднебесье — приветливый, дальний,и в студеном течении спящая Влтава казаласькоролевой под крыльями белой голубки хрустальной.

Я увидел людей на заводах, в работе упорных;стеклодувов ее — меж тончайших прозрачнейших граней;совершенство и стройность во всем; и на землях просторных —виноградные грозди, в заре тяжелевшие ранней.

А потом я с тобой повстречался: латинянка, но и славянка,шла пастушкою вдоль запевающих песню полей ты,и во лбу твоем месяц звенящий горел, точно ранка,и вливалось в уста тростниковой дыхание флейты.

И сказал я: привет передай мой румынским крестьянам,что спаслись после всех испытаний и тягот суровых.Разбиваясь на брызги, нефть била под солнцем фонтаном,пробуждался свободный народ, засыпавший в оковах.

О любовь, о величье, о слава! С какой теплотоюмне Румыния руку рукой своей крепкой пожала!Ты — хозяйка судьбы, ты хозяйка над вольной землею,ты засеешь ее, чтобы завтра скорее настало.

Я в Москву прилетел. Льдами город был наглухо скован.Охраняла его звезд кремлевских высокая стая,и Василий Блаженный по-прежнему был коронован,в небе луковками куполов разноцветных блистая.

Вот сюда из развалин войны, после скорби горючей,величавая мать навсегда возвратилась устало,и из чрева ее появился младенец могучий —бурной жизни начало и нового света начало.

Я покинул ее, когда ветер повеял весеннийи под снегом зеленые рожь выпускала побеги.«Никогда еще в них, — говорили печальные тени, —большей не было силы и большей младенческой неги».

И, летя в небесах, я сказал ей уже на прощанье:«Сохрани яркость красной влюбленной гвоздики навеки!»И платок бросил вниз я. На белой горящее тканиплыло сердце мое через горы, и долы, и реки.

До свиданья. Планета землею в глава мне смотрела.Солнце вышло из карцера туч на просторы вселенной.Над Европой теплело, да, да — над Европой теплело…И внезапно я встал на мосту над красавицей Сеной.

О виновная Франция, ты и Париж твой греховный!Кто бы смог не простить вас, хоть раз увидав ваши лица?Исстрадавшийся, раненый, слабый, несчастный, бескровный,разреши мне, Париж, в твои волосы глубже зарыться.

Я очнулся и тихо сказал себе: «В путь! Я дождался,о Европа, с тобой расставанья минуты щемящей».С Нотр-Дам лился звон колокольный… И все приближалсяветра сдавленный крик, из Америки морем летящий.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В СОВЕТСКИЙ СОЮЗ