Тучи над страной Солнца - Рава Лориана

-- То есть когда тебе было 12 лет, ты ещё мальчишкой был, а в 13-14 уже взрослый? - Инти улыбнулся.

-- В войну год за два-за три шёл. Быстро мы взрослели тогда... нынешним не понять. Для многих и пятнадцатилетние -- ещё дети, хотя в пятнадцать в армию идти пора. А кроме того, когда я добрался до деревни израненный и попал в дом старейшины, так меня подробно про удар по голове расспросили, насколько сильно болело, не тошнило ли потом... я это всё тогда ерундой считал, но мне объяснили, что мой мозг из-за удара мог отделиться от головы, и чтобы он правильно прирос, мне лежать надо много дней. Я тогда ещё сопротивлялся, какое, мол, лежать, надо врагам мстить... ну ребёнок я ещё был, думал, что раз крови особенно не было, то и страшного ничего нет, не понимал, что после такой раны надо год отходить. А если бы меня лежать не заставили, всю жизнь бы головными болями промучиться мог. Какая уж тут вооружённая борьба...

Старый Ягуар вздохнул и продолжил:

-- Всё вроде так, но только если это объяснять в ответ на обвинение, то это как попытка оправдаться звучит? И перед кем? Перед той молодёжью, которая в рот Эспаде смотрит? И которая оттого мнит его героем, что сама войны не видела, и оттого не понимает, что настоящие герои совсем не такие люди, не самоуверенные честолюбцы....

-- А много ему молодёжи в рот смотрит?

-- Немного, но есть такие. У него же, говорят, кто-то из предков христианам в Великую Войну прислуживал. Кто точно -- врать не буду, не знаю, а документов о таких делах обычно не остаётся. Но вот среди тех, кто на инков так или иначе обиду держит, он, вроде бы, популярен. Сделай с этим что-нибудь, а?

-- Не могу, -- печально сказал Инти, -- То есть, поглядывать за такими как Эспада я могу, конечно. Если обнаружу, что он в крупном заговоре замешан -- могу его арестовать и до суда дело довести. Но что-либо поделать с настроениями я не могу -- даже на собственного сына, я, как видишь, толком не влияю, -- Инти вздохнул, --Ладно, пора мне. Я, как всегда, в городе ненадолго, а дел тут много.

В первый раз после той роковой ночи Заря вышла на улицу. Как ни странно, это оказалось легче, чем она думала. До того воображение рисовало ей, что она станет мишенью сразу многих взглядов, как будто все вокруг знают о случившемся. Но нет, такого ощущения не было. Впрочем, Заря нарочно вышла вечером, когда темно и лиц прохожих не видно. Она подошла к уаке, и вгляделась в изображения, которые, как всегда, были в ореоле свечей. Глядя на гибнущих в огне предков, она сказала: "Спасибо вам. Только теперь я понимаю, от какой страшной участи вы нас избавили. Как жаль, что мы часто бываем неблагодарными именно потому, что нам уже трудно представить это". Да, раньше она себе этого действительно не представляла. Конечно, из школы она помнила, что де Толедо хотел уничтожить половину её народа, в первую очередь хранителей культуры и знаний, а все оставшиеся в живых должны были бы работать на своих хозяев с утра до ночи, как рабы, и не сметь вспоминать о своих гордых и свободолюбивых предках. Кроме работы им были уготованы только сплошные унижения, из которых ежедневные оскорбления типа "собака" или "грязная тварь" были бы ещё самыми мягкими. Она помнила это, но всё равно не могла себе представить, а теперь, когда она пригубила только каплю из той огромной чаши унижений, которая была уготована каждому в случае победы завоевателей, она не просто поняла, а прочувствовала то, от чего её избавили предки. "Спасибо вам" -- сказала она, -- "если бы не вы, то и меня, и всех наших девушек так бы каждый день...". Тут она вдруг заметила Ветерка, который стоял и смотрел на неё издали. Обернувшись к нему, она улыбнулась, давая понять, что если и сердится на него, то не настолько, чтобы объявлять ему бойкот или устраивать ссору рядом со священным местом. Она ждала, что он подойдёт к ней, но он не подошёл.

-- Ветерок, почему ты не подходишь? Ты боишься меня?

-- Нет, не боюсь. Но я не могу. Я понял, что это неправильно -- поклоняться уакам.

-- Но почему? Разве мы не должны почитать подвиг наших предков?

-- Должны. Но не так. Мне не нравится та ложь, которой мы этот подвиг окружили. Мы говорим, что народ воевал за родину и за Манко, но на самом деле простые люди победили вопреки Манко, вопреки инкам. Они воевали за свою свободу и не получили её после победы. Они были слепы. Манко же, которого нас с детства учат почитать, был одним из самых тупых, жестоких и бездарных тиранов, каких только знала земля. Как нашему народу не повезло, что именно он стал нашим правителем. Кто знает, насколько лучше и счастливее был бы мир, если бы испанцы убили его ещё в молодости.

-- Ветерок, как ты можешь так говорить? Ведь если бы не Манко, то наша страна могла бы и не выдержать выпавших на её долю тяжёлых испытаний, и мы бы были рабами испанцев, точнее я, а тебя вообще бы не было, потому что Манко твой прямой предок...

-- Значит, мне не повезло с предком. Я уверен, что народ бы справился с завоевателями и самостоятельно, ему вовсе не так уж нужны "руководящие и направляющие", как у нас об этом принято говорить. А так люди были слепы...

-- И что, по-твоему, они должны были бы делать, если бы не были слепы?

-- Воевать на два фронта, и против испанцев, и против инков. Хотя, конечно, на это могло не хватить сил...

-- Ветерок, ты с ума сошёл?

-- Да, конечно, истина кажется безумием для тех, кто привык ко лжи. Потому христиане и говорят: "Не сотвори себя кумира". Идолы очень сильно ограничивают критическое мышление. Поэтому христиане правы, когда упрекают нас в идолопоклонстве. Мы абсолютизируем относительные вещи.

-- И что же мы должны делать?

-- Прежде всего, мы должны отказаться от дурацкого обычая поклоняться мумиям наших покойных правителей, они ведь были не богами, а людьми, и потому могли ошибаться. Но мы не можем осознать этого, пока мумии у всех на виду, нужно спрятать их с глаз долой.

-- Интересно, -- сказал вдруг неожиданно подкравшийся Инти. Не ожидая услышать его здесь, Заря вздрогнула, -- но будь последователен, Ветерок. По твоей логике нужно не только уничтожить мумии правителей, но и сравнять с землёй все святыни, запретить изображение священного солнечного диска, и даже запретить всем посещать могилы своих родных, особенно с цветами. Ты бы этого хотел, Ветерок? Может быть, ты считаешь нужным наказать меня за то, что я иногда прихожу на могилу твоей матери с цветами? И какого наказания я за это, по-твоему, достоин? Изгнания и позора будет достаточно, или меня надо избить, или даже убить?

-- Не надо перевирать мои слова, отец. Но ты сам знаешь, что наше поклонение родине как чему-то священному в то время как это лишь кусок волею судеб доставшейся нам земли... всё это сильно мешает взглянуть на себя критически.

Инти подавленно молчал, но Заря в ответ прочла наизусть:

Быть отчизне лишь куском земли,

Если б за неё в огонь не шли,

Кровь бы за неё не проливали,

Жизнь бы за неё не отдавали,

И народ бы не народом был

Без святых знамён, святых могил,

Без могучей совести и воли

Без великой гордости и боли.

-- Вот именно, -- сказал Инти, -- это не просто земля, но земля, политая потом и кровью твоих предков. Вот что, Ветерок, я вижу, христиане тебе совсем голову задурили. Трудно мне понять, чем тебя так удалось с толку сбить. Надо мне с тобой очень серьёзно поговорить, но не здесь, а так, чтобы ты мне в глаза смотрел при этом. Вот что, завтра, в это же время, придёшь ко мне на второй этаж. Там мы поговорим серьёзно. Придёшь?

Ветерок, смотревший в сторону, вздохнул, и грустно ответил:

-- Хорошо, отец, я приду.

-- Да, и ещё. Ты вроде бы говорил, что мою пластину тебе таскать тяжело. И воспользоваться ею в нужный момент ты не пожелал. Она у тебя с собой?

-- Да.

-- Отдай мне её, я вручу её кое-кому понадёжнее.

-- Заре?

-- Дал бы и ей, да не могу, она живёт не дома, пластину случайно обнаружить могут. Нет, отдам её кое-кому другому, а кому -- тебе знать ни к чему. И почту отныне не через тебя держать буду.

-- А в другой город переведёшь?

-- А вот с этим проблемы. Ты ведь в Кито хочешь, а не в Куско, где от меня слишком близко?

-- Да, хочу в Кито.

-- А о том, что в общежитии может не быть места, чтобы тебя поселить, ты подумал, обличитель привилегий? И чтобы ты учился там, надо кого-то другого лишить этого права?

-- Знаешь что, отец, давай действительно поговорим об этом в другой раз! -- сказал Ветерок и нырнул в темноту.

Наконец вечер следующего дня наступил и подошло время отложенного разговора. Заре было неловко на нём присутствовать, но Инти настоял. Кроме Зари, в комнате как будто незримо присутствовала ещё одна женщина, хотя на самом деле это был лишь сделанный во весь рост портрет красавицы в кремовом платье европейского покроя. Руки, шея и волосы девушки были унизаны золотыми украшениями. Манера живописи была европейской, но цвет кожи и черты лица выдавали в ней уроженку южноамериканского континента, да и в украшениях можно было, приглядевшись, увидеть языческие мотивы. Но больше всего Зарю поразили глаза девушки -- большие и печальные, как будто полные предчувствия какой-то беды.