Молодая кровь - Джон Килленс

У Роба застучало в висках. В голове закружились тревожные мысли. Что нужно от него Оскару Джефферсону?

— За что это мистер Бэйкер мог невзлюбить меня? Я ему никогда не делал ничего дурного. Не понимаю, почему он так настроен против меня. Я всегда работаю на совесть. Это и Лерой подтвердит.

— Тут не в работе дело, — сказал Оскар. — Что касается Роя Байкера, то он болван и вечно болваном останется. Мне это известно, мы с ним зятья. Но вот мистер Бьюсси — это другой фрукт.

— А что мистер Бьюсси?

— Мистер Бьюсси разнюхал, что ты мутишь цветных ребят в гостинице. Что ты заводишь разговоры насчет организации профсоюза.

Роб молча шел рядом, не зная, что сказать. Вот черт! Как мистер Бьюсси разнюхал про его разговоры с ребятами насчет профсоюза? И откуда мистер Джефферсон это знает? Роб покосился на Оскара. Ему всегда казалось, что Оскар Джефферсон доброжелательный крэкер. Какая чепуха — доброжелательный крэкер! Это в Нью-Йорке Роб стал таким дураком!

— Мало ли какие глупости приходится мистеру Бьюсси слышать от людей! — сумел наконец выговорить Роб.

Они дошли до конца переулка. Здесь он упирался в Черри-стрит, и оба, пожилой белый и молодой негр, взвесив это обстоятельство, разом остановились и повернулись друг к другу.

— Вот и все. Я только хотел, чтобы ты это знал, — сказал Оскар, — потому что теперь они будут за тобой следить, как коршун за курицей.

Роб видел дружески-озабоченное выражение на лице Оскара Джефферсона.

— Вот вам лишнее доказательство того, как люди любят наговаривать всякую чушь на человека и создавать неправильное представление о нем, — сказал Роб.

— Ладно, я только хотел, чтобы ты это знал, — повторил Оскар. — А тебе это знать не вредно.

Роб всматривался в лицо Оскара, и ему так хотелось верить этому белому человеку. Его дружелюбный вид и глаза, казалось, говорили: «Верь мне!» Но разве мог он поверить белому в Кроссроудзе?!

— Благодарю вас, мистер Джефферсон, — сказал он.

— Не стоит благодарности, Янгблад. Мне кажется, я сделал лишь то, что обязан был сделать. — Белый поглядел на свою руку и медленно протянул ее Робу. А Роб стоял и смотрел на руку белого. В первый раз в жизни с ним происходит такая невероятнейшая история, да нет — это сон на яву: он стоит и разговаривает с белым человеком в переулке Оглеторп… И где? В Джорджии…

Он долго не спускал глаз с краснолицего крэкера. Может быть, Оскар как раз тот человек, которого он ищет? Тогда, на собрании у себя дома, он так легко разглагольствовал насчет того, чтобы создать единый профсоюз вместе с белыми. Может быть, с этого Оскара Джефферсона и начать сейчас? Надо было намекнуть ему, когда они шли по переулку. А теперь как ты заговоришь с белым человеком о каком-то профсоюзе на людной Черри-стрит, где полно белых, которые пялят на тебя глаза? Да и вообще нельзя верить Оскару Джефферсону, хоть он и сказал тогда на заводском дворе папе: «Здорово, Джо!» Хоть он и похвалил однажды вечер песни. Хоть он и прикрикнул на Роя Бэйкера: «Оставь малого в покое». Все равно он белый человек и живет в Джорджии. Все равно он крэкер и ему нельзя верить. Роб хотел довериться этому простому, с виду дружелюбному белому человеку, но что-то мешало ему. В неловком молчании они продолжали стоять друг против друга, и белые прохожие таращили на них глаза. Роб пожал белую руку Оскара своей дрожащей коричневой рукой и со словами: «Спокойной ночи, мистер Джефферсон!» — повернулся и зашагал по Черри-стрит, обругав себя трусливой курицей.

На следующий день, в субботу, Оскар шел по Малберри-стрит, где обычно можно было встретить бедноту: рабочих, их жен и детей и фермеров, целыми партиями съезжавшихся из окрестностей. Оскар любил в эти свободные два часа, в субботу после обеда, прогуливаться по Малберри-стрит среди таких же, как он. Тут были лавки для рабочего люда, с окнами, сплошь залепленными объявлениями о субботней распродаже в кредит; у дверей на веревках висели новенькие рабочие комбинезоны, толстые куртки и грубые тяжелые башмаки с высоким верхом; всюду стоял резкий запах теплого конского навоза, валявшегося на мостовой вдоль обочин… Оскар вглядывался в тощие, голодные лица встречных, у него и самого такое же лицо, и сам он такой же, как и они, всегда был таким и вечно таким останется. Он шел по улице, озираясь по сторонам, пристально вглядываясь в лица белых бедняков. «Все мы белая шваль, — обычно говорила его ма отцу, — кроме одного, только Чарли Уилкокса!» Белая шваль, белая шваль. Оскар терпеть не мог эту кличку, чувствуя, однако, что это так, истинно так. Он трудится чуть ли не с колыбели, а все по-прежнему «белая шваль», а черномазые все по-прежнему черномазые… Нет, не черномазые, а негры…

Оскар вспомнил, как, узнав однажды, что в ратуше состоится вечер песни, он решил непременно пойти туда. Он сидел в зале, слушал пение цветных детей и речь мальчика Янгблада. Если этот паренек и походил на Джима, так только ростом, но Оскара сразу обступили воспоминания. У него возникло такое чувство, будто он обрел новую веру, его душили слезы, из груди рвались рыдания.

Спустя недели две, в воскресенье, у Оскара обедал священник. Ох и сколько же он мог сожрать! После обеда этот жирный большой человек сидел за столом, то и дело рыгая и прося извинения. Оскар долго и внимательно вглядывался в его физиономию.

— Ваше преподобие, мистер Кулпепер, скажите, а что цветные, то есть черномазые, тоже попадают в рай? — Оскар отвел глаза, чувствуя, что краснеет. Ответ священника он знал заранее.

Пастор Кулпепер снова рыгнул, а один из сыновей Оскара хихикнул. Пастор вытер рот тыльной стороной ладони.

— Виноват, друзья. По-моему, брат Джефферсон, некоторых черных пустят в райские врата.

— Почему же тогда мы не пускаем их к себе в церковь?

Священник возвел очи к закопченному потолку и откашлялся, потом оглядел всех за столом.

— Знаете ли, брат Джефферсон, я вам отвечу словами священного писания. Одни люди рождены быть лесорубами и водоносами — это именно черномазые. Они предназначены для того, чтобы служить белому человеку. Потому-то господь и сделал их чернокожими. Так сказано в библии. Понятно вам?

Оскар посмотрел на серьезную физиономию священника и покачал головой. Пастор Кулпепер был милосердный, богобоязненный христианин. Это единодушно признавали все.

Погруженный в свои думы, Оскар дошел до перекрестка Малберри и Черри-стрит. На середине мостовой он вдруг вздрогнул от оглушительного рева автомобильного клаксона и вовремя отпрянул назад, сердито глянув влево.

Мистер Мак гудел и гудел своим клаксоном так, словно он был хозяин этой улицы. Он со смехом помахал Оскару рукой.

— Черт тебя побери, парень, если бы ты так вот прыгнул тогда в сторонку, тебя бы не выгнали!

Оскар лишился места на заводе месяцев через шесть после того, как окончилась забастовка. Однажды он выполнял какую-то тяжелую работу и был весь в поту, как взмыленный конь. В это время мистер Мак подошел к нему и хлопнул его по заду. Оскар резко повернулся и одним ударом сбил Мака с ног да еще крепко выругался. Тогда-то он и потерял место. Придя в этот вечер домой, Оскар долго смотрел на своих ободранных ребятишек, потом на жену и, наскоро поужинав, ушел в лес и там в одиночестве заплакал, как ребенок…

Он долго, упорно искал работу, но не мог ничего найти. Дети были голодны, жена больна, и нечем было заплатить за квартиру. В полном отчаянии Оскар отправился к Рою Бэйкеру просить о помощи. Они с зятем никогда не дружили. Рой работал шеф-поваром в гостинице и считал себя ужасно важной персоной, близко к себе никого не подпускал. Оскару надоело каждый день зря обивать пороги в поисках работы; дети его совсем отощали, и жена стала еще больше прихварывать. Подавив свою гордость, Оскар пошел к зятю на поклон, и тот устроил его на работу в отель «Оглеторп».

Белая шваль, белая шваль… Куда ни глянь на Малберри-стрит, всюду беднота, белая шваль. Оскар подумал о своем любимце, старшем сыне — тоже Оскаре. Ему единственному он рассказал когда-то о своей жизни на плантации, о детстве и о Маленьком Джиме. Оскар младший казался куда взрослее своих семнадцати лет благодаря мрачному выражению тощего обветренного лица. Каждый день Оскар младший исхаживал много миль по городу в поисках работы, которой так до сих пор и не нашел. Типичный бедняк, белая шваль, иначе малого и не назовешь! И что бы ни говорил священник Кулпепер, подкреплявший свои слова изречениями из священного писания, Оскару Джефферсону никогда не прислуживали никакие негры, хоть он белый, как всякий белый. Даже у самого пастора Кулпепера не было никаких негритянских слуг — он работал на том же заводе, где прежде служил Оскар.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Время шло, хозяин все туже натягивал вожжи. Роб, Бру, Эллис, Гас и Хэк беседовали кое с кем из служащих насчет союза. Некоторые испугались, и не на шутку — как будто им предложили средь бела дня выйти на Оглеторп-стрит или на бульвар Джефферсона Дэйвиса и отвесить ни с того ни с сего какому-нибудь крэкеру пощечину; тем не менее заинтересовались все, даже те, кто трусил. Большинство считало, что еще не время — успеется, мол, лучше подождем. Осторожнее, раз дело касается крэкеров! Вилл Тернер уговаривал: «Куда нам спешить? Мы пока еще получаем на доллар больше, чем ребята в «Роберте Ли». Пускай они прежде откроют нам свои карты!» А вот Уилабелл заявила, что она готова вступить в союз в любой момент. И Робу не терпелось, он не хотел ждать. А все-таки пришлось.