Молодая кровь - Джон Килленс

Гас теперь работал в дневной смене. Каждое утро, около половины восьмого, он приходил к дому Янгблада и насвистывал, как бывало в детстве, дк-ди-ди-ди-ди-ди-ди-ди — на мотив песенки «Я люблю свою малютку». На работу шли вместе. Роб не мог понять, зачем Гас делает такой большой крюк из Рокингема лишь ради того, чтобы ходить вместе на работу — ведь ему гораздо ближе до гостиницы, если идти через центр. Гадать пришлось недолго. Дженни Ли ходила на работу в одно время с ними, и пять-шесть кварталов им было по пути. Чуть ли не на третий день Гас перестал разговаривать с Робом. Дальше так и пошло: Гас скажет ему «Доброе утро», а потом тараторит без умолку с сестрой до самой Оранж-стрит, где Дженни Ли поворачивала направо, а ребята шагали прямо по бульвару Джефферсона Дэйвиса. Скоро об этом проведали все негры в гостинице и начали отпускать разные шуточки в адрес Гаса, а заодно и Янгблада.

— Не мудрено, что наш Гас так дружит с Янгбладом, хитрюга-парень! — говаривал Элмо.

Опять наступила весна, и, вставая по утрам, Роб слышал, как поет она вокруг дома, во весь голос возвещая свой приход. Птицы собирались на север и щебетали о том, что прощаются с югом, сверчки, цикады и прочие божьи твари ожили, земля и деревья покрывались ярчайшей зеленью; весна дышала ароматом распускающихся цветов и влагой утренних поцелуев росы. Роб видел, что весна околдовала и Гаса и Дженни Ли, видел по тому, как они разговаривали, как смеялись и заглядывали друг другу в глаза, идя каждое утро вместе в город, и по тому, как Гас, несмотря на усталость, забегал к ним вечером после работы, говоря, что будто бы случайно оказался поблизости.

В самом себе Роб тоже ощущал весну. Как ни бывал он утомлен за день, он подолгу не мог заснуть — все думал об Айде Мэй, и утром, при пробуждении, первая мысль была тоже о ней; и даже во время работы мечты о ней не покидали его. Как-то в субботу Роб проснулся очень рано — около половины шестого, в голове была она — мисс Сладкая, а в сердце — весна, все его существо было заполнено мисс Сладкой и весной. Роб вертелся с боку на бок, вытягивая свои длинные ноги на полу, но, как ни старался, заснуть больше не мог. Он поднялся, надел штаны и башмаки и на цыпочках вышел во двор. Посмотрел на небо, на восток, где загорался свет нового дня, нового, еще невиданного. Солнце, похожее на сверкающее красное блюдо, поднималось из гряды розовых и желтых облаков, и казалось, что оно пляшет и кричит: «Аллилуйя! Как ты собираешься назвать новорожденного? Нельзя же просто так — суббота!» Роб поднял вверх руки и потянулся, весь трепеща от весенних звуков. Он видел весну, ощущал ее вкус, слышал ее аромат. Он вернулся в кухню, скатал свой тюфяк, вымылся, быстро позавтракал и собрался уходить, наказав передать Гасу, что ушел пораньше, так как нужно еще до работы справиться с какими-то делами.

— Так рано у тебя дела? — улыбаясь, поддразнила его Дженни Ли.

— Да. И срочные! — ответил Роб.

— Ранней птице червяк достается, правда, детка? — заметила мама.

— Уж кто наверняка ранняя птица, так это наш Жирный Гас! — сказал Роб. — И мне известна одна особа, которая любит ранних птиц.

— Если я угадаю, как ее зовут, ты мне свистнешь? — спросила мама.

— Э, нет! — засмеялся Роб. — Ты меня в эту историю не втягивай! Да я и свистеть-то не умею. Вот Гас — тот уж посвистит! — Роб поцеловал мать, похлопал Дженни Ли по щеке и выскочил на улицу, полную радостной музыки весеннего утра.

Ноги быстро помчали его к дому, где жили Бен Реглин и миссис Сара Реглин, а хорошенькая мисс Айда Мэй Реглин-Сладкая проводила субботу и воскресенье. Роб подошел к дому, постучал в дверь и стал ждать, чувствуя, как в груди колотится сердце. Он надеялся, что ему откроет сама Аида Мэй. Так и случилось—дверь открыла она. Девушка казалась удивленной, и в первый миг Роб замер от испуга, но потом увидел, как лицо ее осветила прелестная улыбка; улыбались ее глаза, губы — все, все улыбалось в ней.

— Вот так сюрприз! Ты совсем не хочешь больше нас знать!

Робу ее слова показались райским пением.

— Доброе утро, Айда Мэй. Как поживаешь? Как твоя мама и Бен?

— Очень хорошо, Роб, спасибо. У нас все в порядке. А ты прямо пышешь здоровьем. Как твои родные?

— Да ничего, не жалуются. Я вроде самый неудачливый.

Айда Мэй засмеялась. Она была сама весна. Робу хотелось тут же обнять ее и привлечь к себе.

— Может, зайдешь позавтракать? — спросила Аида Мэй. — Мы с мамой сегодня лентяйки. Только накрываем на стол, А Бен давным-давно ушел искать работу.

— Нет, спасибо, Айда Мэй. У меня нет ни минутки лишней. Спешу в гостиницу. Я забежал узнать, свободна ли ты сегодня вечером. — Он тяжело перевел дух и весь напрягся.

— К сожалению, я уже условилась, я приглашена, — ответила Айда Мэй. — Собираюсь на концерт в Мэйкон.

— Хочешь, я возьму машину у мистера Майлза и поеду с тобой? — предложил Роб. — Как ты на этот счет, а? Я ведь люблю концерты. — В его голосе была мольба, в глазах — отчаяние.

Айда Мэй участливо заглянула ему в лицо,

— Но, Роб, я уже обещала.

— О!

— Очень жаль, Роб. Я ведь не знала, что ты придешь.

Он ответил, принужденно улыбаясь:

— Ну ничего, мисс Сладкая. Может быть, поедем в другой раз. Передай привет твоей маме и Бену! — Затем повернулся и, пройдя несколько шагов, стал спускаться по ступенькам. Сейчас он не замечал ни зеленого плюща, обвивающего веранду от перил до крыши, ни сладкого аромата жимолости, ни первых весенних цветов в палисаднике — роз и распускающихся лилий. Весна для него умерла, не успев даже родиться.

— Роб, Роб!

Он поспешно обернулся. Зовет или это ему послышалось?

— А завтра вечером ты занят, Роб?

— Ты знаешь, Айда Мэй, что я работаю до восьми.

— Ну, как только кончишь работать, приходи. Если мистер Майлз даст машину, поедем покатаемся, в общем что-нибудь придумаем. А после ты меня отвезешь в школу.

Роб вернулся на веранду, схватил Айду Мэй за руки и, просияв, заглянул ей в глаза.

— Хорошо, мисс Сладкая, я буду у тебя завтра вечером. — С башни ратуши в центре города донесся музыкальный бой часов. «Без четверти восемь, — подумал Роб. — Сейчас надо бежать, иначе не поспею на работу».

Вечером Роб отправился к Ричарду Майлзу проведать его и попросить на воскресенье машину, но оказалось, что Ричард уехал до понедельника в Атланту.

В воскресенье была чудесная, ясная погода, такая, какая и должна быть в воскресный день. Роб работал с лихорадочным волнением, то и дело поглядывая на большие часы в вестибюле. Только бы не очутиться где-нибудь на верхнем этаже, когда пробьет восемь, потому что он откажется работать даже лишнюю минуту, кто бы там его ни заставлял. Он только что проводил в номер приезжего и, вернувшись на свой пост, взглянул на часы: четверть второго! А ему-то казалось, что уже по крайней мере шесть. Остается еще почти семь часов до конца работы. Около половины третьего он побежал в раздевалку, решив, что уже наверняка восемь. Ему так не терпелось уйти из гостиницы к Аиде Мэй, что даже ноги заныли, во рту пересохло и начало стучать в висках. Нет, он больше не может ждать! Роб нашел Лероя и пожаловался, что у него ужасная головная боль и, видимо, жар; он не в силах больше работать и просит отпустить его. Лерой ответил: «Попробую что-нибудь устроить» — и, когда Роб вернулся к нему через несколько минут, сказал: «Ладно, иди. Передай матери — пусть хорошенько тебя полечит».

Лерой никогда еще не встречал такого необыкновенного больного, как этот. Старик покачал головой и усмехнулся про себя, увидев, как Роб в тот же миг резво помчался по коридору и вниз. Наспех помывшись, он начал переодеваться, и его темное лицо сияло такой радостью, точно всякую боль рукой сняло.

Он явился к Айде Мэй в начале четвертого вместо половины девятого, но она была уже одета и ждала его.

Они пошли рядом по Главному шоссе; направо и налево тянулся лес, и в нем царила весна. Роб был теперь высокий, красивый темнокожий юноша, уже испытавший труд, лицом очень похожий на мать: те же узкие, пристально глядящие глаза, обрамленные длинными черными ресницами, резко очерченный нос и нервные губы. Айда Мэй — стройная, с низкой талией — была тоже довольно высока ростом — пять футов шесть дюймов; глаза ее, большие, темные, беспокойные, не изменились с детства, и красивый изгиб рта, нос и кругленький подбородок оставались такими же, какими запомнились Робу с ранних лет.

Еще когда они малышами учились вместе в первом, втором и третьем классах, Роб по-своему любил ее. «Щенячья любовь», — говорили взрослые. Роб вспоминал, как хорошела Айда Мэй с годами и как рано начали ухаживать за ней старшие ребята, а он безмолвно страдал от мучительной ревности. Он вспоминал свой побег из дому, вернее, попытку убежать, и как тогда Айда Мэй просила его поделиться с ней своим горем, но он ничего не хотел ей говорить из гордости и из любви к матери. Он вспоминал, как обычно после занятий провожал Айду Мэй домой и нес ее книги; но особенно ясно запомнился ему тот день, когда он получил от нее письмо, касающееся Бетти Джейн Кросс.