Бешеный мир - Роман Глушков

Еще одного их кореша, однорукого калеку Яшку Клешню, я нашел возле постройки. Он не был связан, но лишь потому, что лежал на земле с наполовину снесенным черепом, а мертвецы, как известно, не умеют воскресать даже в эпоху зомби. Вторая половина яшкиной башки была разбрызгана по стене, которую также испещряли дыры от ружейной картечи. Кровь на желтой облицовке домика успела побуреть и запечься – свидетельство того, что Клешня проиграл свой последний бой как минимум пару часов назад. Тогда же, очевидно, были связаны и развешаны «на просушку» Дырокол, Чалый и Дрищ.

Последнего члена их шайки, Стасика Балабаса я нигде не обнаружил. Ни живым, ни мертвым. Но если он все-таки был жив, то вряд ли находился где-то здесь. В этом случае везунчик Стасик должен был драпать отсюда по примеру Хлыща и Рваных Ушей. Только в другом направлении, раз уж я не встретил его на дороге.

– Так-так! Вот это, я понимаю, расклад: джокер и два туза сразу в одной руке! – произнес я, рискнув наконец-то выйти из-за машины. Говорил я громко – так, чтобы выжившие бандиты меня слышали. – Неплохо сработано, пропади я пропадом! Вот только где они, эти герои, перед которыми я должен снять шляпу?!

Возможно, герои тоже меня слышали, но они предпочли не отзываться и остались в своем укрытии. Зато Дырокол и его соседи по «вешалке» начали дружно мычать заклеенными ртами и выразительно вращать глазами.

Общаться с ними мне не хотелось. Но что поделаешь, если ни с кем другим здесь было не поговорить.

– Слышь, братан, – обратился ко мне Дырокол, едва я отлепил с его губ полоску скотча, – ты это… нас с кем-то попутал! Я и мои кореша – честные бродяги, вот те крест! Та паскуда, которую ты ищешь – это все ее рук дело! Слышь, ты это… давай без понтов, лады? Лучше развяжи нас, а то крыса, которая нас тут закуканила, где-то поблизости ползает. Того и гляди, вернется, а у нее тоже есть ствол! Да ты сам видишь, как она нашего братана наглухо порешила!

И Вован указал кивком на распластавшегося неподалеку, практически обезглавленного Яшку Клешню.

– Да будет тебе, Дырокол, прикидываться честным бродягой, – отмахнулся я, держа все же руку на рукоятке револьвера. – Я отлично знаю, кто ты такой и с какой цирковой программой здесь гастролируешь. Чтобы между нами не было недопонимания, скажу тебе откровенно: когда ты связан, твоя голова оценивается намного больше, чем когда ты бегаешь на свободе. Так что не мечтай – я свою выгоду упускать не намерен.

– А-а-а, так вот что ты за гость! – презрительно скривился Вован. – Ты – тот самый борзый мокрушник в шляпе, что дядю Борю завалил ни за хрен собачий!

– Если ты имеешь в виду старого пердуна, который с ватагой дерзких малолеток разорял фермы в окрестностях Саратова, то да – он погиб от моей руки, – не стал я этого отрицать. – Только погиб твой дядя Боря исключительно по своей глупости. Он, как и ты, тоже был обо мне наслышан. И знал, что выиграть у меня в игре «Кто быстрее достанет из кобуры пушку» у него нет ни единого шанса. Так что извини, Дырокол: твоя претензия насчет дядюшки, или кем он там тебе приходился, не принимается. И вообще, некогда мне тут с тобой лясы точить. Тебя уже давно заждались в одном обиженном тобой поселке. И раз уж ты попался мне живьем, я не стану переводить на тебя пулю, а доставлю тебя клиентам в наилучшем виде, румяного и не протухшего. Такого, что еще сможет орать, когда они посадят тебя на кол.

Вместо ответа Дырокол вдруг нервозно сглотнул и, набычившись, уставился полными ненависти глазами куда-то мне за спину. На его скулах заиграли желваки, но он при этом не проронил ни слова, что было на него вовсе не похоже.

– Не так быстро, ковбой! – раздался позади меня голос. Настолько грубый, что можно было подумать, будто ко мне обратился обученный говорить медведь. – Нехило ты, смотрю, губу раскатал! И с какого перепугу я должен дарить тебе отбросы, которые сам могу вышвырнуть на помойку?

– Ковбой?! – переспросил я, не оборачиваясь. То, что этот человек не станет в меня стрелять, если я не дам ему такой повод, было очевидно. А иначе он уже прикончил бы меня безо всякого повода и ненужной болтовни. – Где ты тут видишь ковбоя, приятель? Разве я пригнал с собой коровье стадо или прискакал сюда на испачканной навозом лошади?

– Где ты тут видишь приятеля, ковбой? – прорычал в ответ человек-медведь, хотя его беспардонность была понятна и простительна. И я бы на его месте возмутился, осмелься какой-нибудь наглец заявить права на мои охотничьи трофеи.

– Где вижу? Да прямо позади меня, – ответил я, медленно оборачиваясь. – Подумал, что раз мы с тобой стреляем в одних и тех же ублюдков, то наверняка можем…

И прикусил язык, увидев наконец того, с кем говорю.

Воистину, тут было с чего утратить дар речи! Уже по голосу становилось понятно, что меня держит на прицеле человек внушительных габаритов. Но когда я взглянул на него воочию, сразу выяснилось, что мои прогнозы были явно занижены. Сам я тоже отнюдь не низкорослый – скорее, умеренно высокий, – но этот тип обгонял меня в росте на целую голову. Да и в ширине плеч превосходил изрядно. Отчего даже громоздкий полуавтоматический карабин «Вепрь-Молот» двенадцатого калибра смотрелся в его ручищах словно игрушка.

Я бы дал громиле на вид лет тридцать, однако в действительности он мог быть и старше, и моложе. Определить его возраст наверняка не позволяло его жутковатое лицо. Я повидал множество изуродованных шрамами лиц, но такое видел впервые. Шрамов на физиономии громилы было так много, что они сливались в одну сплошную сетку, покрывающую ему щеки, скулы, лоб и частично – нос. Было очевидно, что он заполучил их не в бою и не упав спьяну мордой в битое стекло. Такие отметины могли возникнуть лишь в процессе жестокого истязания или пытки. В их взаиморасположении даже наблюдался некий порядок, хотя наносили их далеко не с хирургической аккуратностью.

Первое сравнение, что пришло мне на ум при взгляде на это изобилие шрамов – из-за них кожа на загорелом лице громилы напоминала шкурку ананаса. Такое же сравнение явно приходило на ум и самому громиле. А иначе как объяснить, что он соорудил себе на макушке прическу, напоминающую пучок листьев, торчащих из этого фрукта? Если бы не нацеленный на меня «Вепрь», желание его хозяина придать себе сходство с ананасом вызвало бы у меня улыбку. Самоирония – хорошая и о многом говорящая черта характера. А самоирония в адрес собственного уродства свидетельствует о том, что этот парень являлся оптимистом по жизни. И не особо переживал насчет издевательств, которым он был когда-то подвергнут.

– Ну, чего заткнулся, ковбой? Пытаешься выдумать про меня какую-нибудь шутку? – поинтересовался ананасообразный человек, без труда прочтя мои мысли. Что, впрочем, было не так уж сложно. – Ну давай, выкладывай – посмеемся вместе!

– Я бы с радостью, только боюсь показаться неоригинальным, как и ты со своим «ковбоем», – ответил я. – К тому же я не имею привычки смеяться над людьми, что в одиночку вяжут целую банду. Ну, или не целую, если быть точным – троих бандитов ты все-таки упустил.

– Двоих, – поправил меня мордоворот. – Тот, кого эти твари называли Балабасом, валяется вон там. – Он кивнул на брешь в огораживающем метеостанцию, невысоком заборчике.

Действительно, прямо в дыре лежало тело последнего дырокольца, которого можно было разглядеть в высокой траве лишь хорошенько приглядевшись. Да и сама дыра, кажется, образовалась по вине Стасика. Удирая от двуногого хищника с дробовиком, Балабас получил в спину заряд картечи и, упав на хлипкий заборчик, проломил его. После чего так и остался валяться и истекать кровью в его обломках.

– Отлично: вот теперь все в сборе, – удовлетворенно заключил я и пояснил: – Насчет сбежавших Юрка и Жеки тоже можешь не беспокоиться. Я встретил их в паре километров отсюда, и мы не сошлись во мнении по поводу того, кому из нас жить, а кому умирать.

– Эй, протри-ка зенки: разве похоже, будто меня что-то беспокоит? – огрызнулся громила. – Или хочешь, чтобы я сказал тебе спасибо за эту пустяковую услугу? Ну, спасибо, раз такое дело! Доволен? А теперь будь добр, сделай мне еще одно одолжение – проваливай отсюда, пока мы по-настоящему не разругались.

– По-моему, из нас двоих ворчишь только ты, а я веду себя исключительно любезно, – напомнил я. – Да убери ружье-то, а то негоже вести деловой разговор, размахивая друг перед другом пушками.

– А разве нам с тобой есть, что обсуждать? И что значит – «друг перед другом»? Ты что, ковбой, ослеп: это я держу тебя на мушке. А ты стоишь передо мной и треплешь языком вместо того, чтобы свалить отсюда подобру-поздорову, пока я добрый.

– Вышиби ему мозги, Квадро! – подал голос отмаливавшийся до сей поры Дырокол. – Тебе же это раз плюнуть, хренов мокрушник! Не хочешь меня отпускать, так выполни хотя бы последнюю просьбу приговоренного к смерти! Убей «крысиного волка» и – век мне воли не видать! – я замолвлю за тебя словечко в аду перед дьяволом!