Волшебник Ришикеша - Мария Мансурова

— Нет, спасибо. Я сейчас пойду.

— Оставайся. Поболтаем. — Володя стягивает майку, обнажая бледноватое жилистое подтянутое тело, совсем как у подростка. Анне хочется смотреть на кубики его живота. Володя смущается. Взгляды — пристальнее, слова прилипают к небу. Ден, Костик, Володя… Стрекочут цикады. Нож скользит по сочной мякоти. Все, кроме Анны, берут по куску. Сахарная влага течет по губам и рукам.

— Ладно, спокойной ночи.

Анна встает. Хрупкая фигура, разбудившая фантазии, удаляется. Уже не так сладко, не так смешно, и вообще пора спать.

— Ты с Ромой и Олей была?

— Только с Ромой.

— Как погуляли?

— Отлично, просто отлично. Были в симпатичной кафешке на другом берегу.

— Лола, а Оля — девушка Ромы?

— Нет. Они раньше были вместе, давно расстались, теперь друзья. Оля замужем. Правда… Только это между нами…

— Конечно.

— Оля злится, что я общаюсь с Ромой. Абсурд.

— Наверное, что-то у нее осталось.

— Просто какие-то собственнические чувства. Я в замешательстве. Даже не знаю, как реагировать. Ладно, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

6

Пуджа

— Теперь шавасана. Тело расслабленно. Не вовлекайтесь в истории, не концентрируйтесь на своих желаниях. Наблюдайте, как уходит напряжение из каждой мышцы, каждого органа.

Анна закрыла глаза, руки в стороны ладонями вверх. Вокруг дыхание: обрывистое, глубокое. Дыхание, вырывающееся из легких вместе с пружиной бесконечного «надо». Сейчас никто никому ничего не должен. Еле уловимый скрип вентилятора убаюкивает, успокаивает, касаясь нежным ветерком лица. Вздрагивают мышцы от недавнего напряжения.

Ришикеш. Лестница к ночной Ганге. Он сидит на ступеньках, уходящих в воду. Она рядом. Порог их нового бытия вместе. А может, просто общая иллюзия. Усталость сквозит в каждой черточке. Морщинки в уголках глаз — резче, губы, высушенные солнцем, — приоткрыты. Лицо тает на фоне реки…

Четыре года. Около того. Прыгает по цветным квадратикам на асфальте, в руках кукла со стеклянными синими глазами. Игрушечные белые волосы щекочут ладошку, сильно пахнет черемуха, осыпая белым водопадом лепестков. Сладкий приторный запах радости, голос мамы: «Пора обедать».

Длинные смуглые ноги. Тонкие щиколотки, подтянутые икры, упругие бедра. Не оторвать взгляд от отражения в узком зеркале дверцы шкафа. Черные замшевые босоножки — в них аккуратные алые ногти.

Лицо без лица. Ком в горле, спазм в груди. «Ты похожа на мою дочь. Сходство поразительное». Захлопнувшаяся дверь машины. Она внутри. Но как? Дорога вьется вверх, стремительно, вглубь ночи, в безлюдную чащу кипарисов, упирающихся в темноту. «Может, выпрыгнуть?» Страшно. Через час: разве знала ты что-нибудь о страхе? Стрелка останавливается на минуте боли. Алтарь. Какое-то срубленное дерево, камни. Веревка на запястьях, на песке мелкий узор юбки, скомканной, сорванной. Руки — цепкие, горячие, всепроникающие, даже там, где сжато до предела. «Пожалуйста, не надо… А как же дочь?» Потом звуки — невнятные, слезы — звонкие. Потом вопль, не способный вырваться сквозь спазм в горле, слезы — застывшие в зрачках. Царапают камни, ногти, чуть подковыривает холодное лезвие, так, до первой крови. Мутный голос нашептывает, напевает. Скрип ширинки. Господи… Господи… Запястья обретают силу, выскальзывают из петли. Тонкие девичьи пальцы нащупывают металлическую рукоятку ножа, лезвие входит в рубашку, в кожу. Не хватает сил. Кувырком, острый гравий. Бежит… Бежит… Не различая дороги. Скорей бы рассвет. Куда же?.. Стерты стопы в кровь. Спускается, не замечая, что ветки в лицо. Останавливается, пытаясь совладать с сердцебиением. Вдруг он, лицо без лица. Пятится назад. Хруст, треск. Нет опоры под окровавленными ногами, летит вниз. Провод кольцом охватывает ноги, тормозит падение. Удар в голову, словно шпагой в висок. Тишина. Небо колышется, тает чернота, растворяется в преддверии первых лучей. Смех. Звонкий, молодой. Вскрик.

— Успокойтесь, — обрывает мужской голос.

Склоняется над ней. Лет двадцать, не больше.

— Как ты? — слегка касается плеча, грязно-красно-царапанного, вызывает прикосновением цепь судорог, проносящихся по телу. — Все хорошо. Слышишь? Все хорошо. Можешь что-нибудь сказать? Чья это рубашка? — На ней лоскутки розовой рубашки, взятой когда-то у друга, прикрывавшей когда-то серебристый топ, ее плечи, ее детство, разбитое вдребезги.

Нет. Она не может. Слова похоронены в ней. Парень забирает у девушки, закрывающей лицо руками, сиреневую шаль. Набрасывает на бедра в паутине порезов. «Все хорошо».

Вдох…

— Медленно осознайте свое тело. Повернитесь на левый бок, согните правое колено. Садитесь. Три раза пропоем «Ом».

— О-о-о-м… — Утробное эхо вокруг и в ней сквозь сукровицу воспоминаний. Анна отгоняет их прочь, но бумерангом они стучат в виски. Витя… Помоги.

— Через пятнадцать минут начнется пуджа. Ничего не ешьте.

Без сил. Переодевается. Нехотя. Желудок полон картинок, которые никак не хочет переварить. На улице — весна в Индии. Весна, о которой она мечтала.

— Что такое?

— Душно. Голова кружится. А батареи можно прикрутить?

— Да тут такие стоят, еще с советских времен, с ними ничего не сделаешь. Здесь сейчас как в Индии весной.

— Тогда ладно. Черт…

— Садись! Ничего-ничего. Ложись, просто резкий скачок давления. Будем аккуратнее.

— Извини.

— Все в порядке.

— Я так хочу в Индию!

— Запрос в космос дан — значит, поедешь. Я тоже очень хочу, чтобы ты поехала — со мной.

Беседка в окружении густых кустарников, облитых розово-карамельными лепестками. В центре — глубокое прямоугольное отверстие для ритуального костра. Подле него сидят брахманы, чуть в стороне Свами в оранжевом и Витя в белом. Анна — за ними. По краям — группа, образующая плотное кольцо.

— Наша пуджа посвящена открытию центра йоги в Москве, но одновременно она будет направлена на силу и оздоровление всех присутствующих, — говорит старший из брахманов. — Мы будем возносить молитвы богам, воздавать жертву в виде благовоний, брошенных в огонь, и масла ги.

Шепот, смешки катятся по губам непосвященных. Анна не может отвести глаз от Вити, от его торжественно сомкнутых у груди ладоней, от лица, знающего, постигающего.

— Может, это, конечно, не совсем к месту. Но у тебя очень красивые пальцы на руках и ногах, — тихо произносит Костик, теребя фотоаппарат. Анна не может сдержать улыбку и досаду. Витя вздрагивает. Банальное не должно прерывать божественное. Начинается пение мантр. Брахманам вторят все присутствующие. После каждой законченной фразы все берут из медных чашей шепотку краснокоричневой смеси благовоний и бросают в костер. С лиц стирается выражение обыденности. Все причастны, все вышли за границу. Покой, легкая грусть, кусочек за кусочком отлетает скорлупа, рождая чистоту. Кожа на ладонях будто покрыта хной, под ногтями цветная пыль. Непроизвольно Анна подносит руки к лицу, вдыхает мед с горчинкой и ванилью. В груди странное чувство, будто открыт, наконец, вход в пещеру, давно заваленный камнями. Легкость. Свет пробивает дорогу к уголкам души. Тепло. И внезапное осознание…

Единственного момента проникновения…

В его профиль.

В его руки.

В его глаза, спрятанные за вздрагивающими веками.

В его добро.

В его спину. За которой она сейчас.

Так было — всегда.

Так есть — теперь.

Так будет…

Позволить себе простить — себя.

Искры взлетают от капель масла, вздымаются обрывки трав. Потом гирлянды, сплетенные из бархатных оранжевых цветов. На его шее. И все бросают лепестки, осыпают его золотым дождем.

«Я думала, приехала избавиться от боли. А оказывается — найти его». Открытие так внезапно, сбивает с ног.

Все закончилось. На лбу красная точка — отметка тилака из сандаловой пасты, символ подчинения божественному. И она подчиняется. «Зачем?» — меркнет, растворяется под натиском всеобъемлющего солнца. Мелькают вспышки, все делятся впечатлениями. Анна замерла. Анна ждет. Теперь, когда она знает, ей необходимо рассказать ему. Может быть, не словами. А легким прикосновением, долгим взглядом. Но его лицо вдруг тревожно, губы плотно сжаты.

— Витя, мы пойдем сейчас в ашрам Биттлз?

— Да, Оля всех поведет. — Замирает ее дыхание. — Я останусь. Иди со всеми.

Пощечина для открытого сердца. На правом запястье красная нить после церемонии. Она защитит, сбережет. Но… Лестница невыносимо длинная. Ступенька за ступенькой — подступает дурнота. Не замечая никого рядом, Анна следует вперед. Они садятся в лодку, переплывают Гангу. «Как с ним пару дней назад…» Она смотрит вглубь, но вода стала безликой, город — мертвым, цель — потерянной. Поднимаются по лестнице, идут по узкой улочке, продираются сквозь навоз, шипение колы и призывные кличи торговцев. Шлепанцы проваливаются в липкую лужу и теперь оставляют неуклюжие коричнево-коровьи-манговые следы.