На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

  — Ой-ей.

 — Не беспокойтесь, старик Мерль иногда бывает немного не в себе, но наступает день сплавов, когда ничто не может его вызвать у него волнение.

 Ну а кто так или иначе не был сумасшедшим на этом параде-алле, где не хватало кислорода? Фрэнк посмотрел вниз на ближайший вход в шахту — мрак и холод, внезапно окутавший уши, виски и затылок, удары кувалды, стук отбойных молотков в дальних коридорах становился глуше по мере его продвижения по локации, он удалялся от света дня, от всего, что можно было осветить без колебаний, на ночную сторону его собственных глазных впадин, оставляя позади любые остаточные изображения освещенного мира.

Сначала он подумал, что она — одно из тех сверхъестественных живущих в шахте существ, которое мексиканцы называют duendes, о которых вы всё время слышите истории, но здравый смысл тотчас подсказал, что это, скорее, девушка-пиротехник, при тщательном рассмотрении оказалось, что она спокойно наливает то, что может быть только нитроглицерином, в дырки, просверленные в этих обжитых горных недрах.

— Я его не заметила, — отрубила Далли немного позже, когда Мерль начал ее дразнить. — Все как раз были заняты — пытались расшатать этот пласт. То, что вы наняли пороховую мартышку, не значит, что вы наняли дуру. Что считается важным вообще? На полпути к аду на тебя пялятся сумасшедшие финны изо дня в день, увы, взрослые мужчины, когда заканчивается их дежурство, идут к краю утеса, огороженному парой деревянных дощечек, и я должна дважды подумать насчет выпускника Горной школы, голова которого забита магнитами?

Голос Далли сложно было по акценту отнести к какой-либо американской местности, это был, скорее, голос дороги с поворотами и падениями, напоминания о городах, которые, казалось, ты забыл или в которые никогда не должен был въезжать, или даже обещания о городах, о которых ты слышал и собирался когда-нибудь туда добраться.

Они сидели в цеху амальгаматора, Мерль закончил рутинную работу, которую должен был выполнить. Он положил ноги на стол, казалось, у него было бодрое настроение.

— Однажды утром я не выйду на работу, — заверила их Далли, — и это будет день, когда я освобожусь от... — указывая на Мерля кивком ярких локонов, — и, конечно, лучше раньше, чем позже.

— Ты представить себе не можешь, как я этого жду, — кивнул Мерль. — Только не уноси с собою кусок моего сердца, черт, нет— как бы тебя ни звали. Эй! Ты всё еще здесь, маленькая мисс, хочешь сказать, ты еще не ушла? Что тебя держит?

 —  Должно быть, кофе.

Она с грацией городской домохозяйки подошла к котелку на железной плите, достаточно горячей для того, чтобы светиться — чтобы прикоснуться к ней, нужна была отвага.

   Такие пикировки бывали у них часто (отец и дочь) в разных формах.

 — Я мог бы делать то, что я делаю, где угодно, — мог подчеркнуть он, — в самом безопасном городе, который ты только можешь себе представить, приемной мира вместо этого чертова Сан-Хуана. Так что почему, по-твоему, мы здесь, уворачиваемся от пуль и лавин, вместо того, чтобы поехать в Айову, Девенпорт, или в какое-нибудь украшенное кружевными салфеточками место вроде этого?

  — Ты пытаешься меня убить?

  — Угадывай дальше.

  — Это всё...для моего же блага?

— Вот это другой разговор. Это школа, Далли, фактически, это чертов колледж, бар слева у входа в каждый класс, факультет применения дробовиков и револьверов 44-го калибра, студенческий коллектив всегда пьян, сексуально безумен или суицидально опасен, так что к ним нельзя приближаться больше чем на милю, здесь вручают лишь две научных степени — выжил или нет. Так понятно, или я слишком углубил метафору?

  — Скажи мне, когда перейдешь к дробям.

Сейчас она нашла полотняный картуз шахтера, надела его и пошла к двери.

— Я буду внизу в магазине компании, по крайней мере, до того, как закончится эта смена и все ворвутся туда, ужасно была рада тебя видеть, Фред.

  — Фрэнк, — сказал Фрэнк.

  — Конечно, просто проверяла твою память.

И минуты не прошло с тех пор, как она вышла за дверь, а Мерль, воспользовавшись, как предположил Фрэнк, какой-то неписанной прерогативой помешавшегося из-за химикатов, посмотрел ему прямо в глаза и спросил, что он делает здесь, в Теллуриде.

   Фрэнк задумался.

  — Будет намного проще, если я буду знать, насколько могу вам доверять.

— Я знал твоего отца, мистера Траверса. Он был джентльменом и выдающимся игроком в карты, знал динамит от и до, спас мою девочку один или два раза, когда заряд не взорвался вовремя, и, черт возьми, он, уж конечно, не заслужил того, что они с ним сделали.

Фрэнк раскачивался на складном стуле, который, кажется, собирался рухнуть.

— Хорошо, мистер Ридо.

  — Лучше Мерль.

Он передвинул матовую фотографию Вебба Траверса, снял шляпу, в его зубах тлела сигара, он рассматривал линзу с каким-то воинственным весельем, словно только что решил, как именно сломает камеру.

— Возможно, вы — не его вылитый портрет, — мягко сказал Мерль, — но я изучаю лица, и вы очень похожи.

  — И кому вы об этом рассказали?

  — Никому. Похоже, этого делать не нужно.

  — Что это за тон воскресной проповеди?

—  Я бы не поставил на зарубку Бака Уэллса, если это то, о чем речь. У него слишком беспокойная душа. Он может даже сам сделать всю работу, прежде чем ты до него доберешься.

  — Да скатертью дорога, но почему я должен желать этому человеку зла?

 —  Говорят, ты очень хочешь с ним встретиться.

— Хотя этого окончившего Гарвард осла действительно нужно разнести в пух и прах, капитан Уэллс всё же не в самом верху моего списка, там есть люди классом повыше, здесь, на уровне седла, он менее интересен, чем настоящие нажавшие на спусковой крючок исполнители, которых наняли убить моего папу, но, видит Бог, выпускнику Гарварда тоже нужно испачкать его белые лилии за такую работу.

 — Надеюсь, ты не думаешь, что это был...

—  Я прекрасно знаю, кто. И, кажется, все в этом сплоченном маленьком сообществе знают. Мне нужно узнать, где они сейчас — вот для чего мне Бак.

 —  Наставь на него пистолет и заставь рассказать, что он знает.

 —  Вот это да, и почему я сам не додумался?

— Что бы ты ни собирался делать, лучше сделать это побыстрее. — Маленькие китайские дети тоже смотрели на Фрэнка так, хотя, вероятно, не с такой тревогой. — Ходят слухи. Парни хотят, чтобы ты уехал.

   Так быстро. Он надеялся еще хотя бы на день-два.

—  В чем дело, на моей голове какая-то татуировка? Я кого-то одурачил в этом чертовом округе? Черт.

— Успокойся.

Из ящика комода у стены Мерль достал пластины для желатиновой галогено-серебряной печати: «Возможно, это как-то поможет». На одной из пластин были изображены люди, похожие на гуртовщиков на празднике Четвертого июля, один из них, кажется, пытался силой заставить второго съесть огромную петарду, которая была зажжена и разбрасывала яркие искры, они разлетались, гасли, заполняли неизмеримый отрезок времени, в течение которого открыт затвор объектива, для развлечения людей на втором плане, смотревших на всё это с крыльца салуна.

  — Вы мне не говорили...

—  Вот, здесь немного четче.

Это было у дверей абсолютно такой же конторы амальгаматора. На этот раз Дойс и Слоут не улыбались, и свет был, скорее, осенним, в небе над головой видны темные облака, ничто не отбрасывает тень. Двое мужчин позируют, словно с какой-то церемониальной целью. Для серого дня выдержка немного длиннее, можно ожидать, что хотя бы один из них пошевелится и смажет изображение, но нет, они стоят сурово, почти вызывающе, чтобы коллодиева смесь и надлежащее количество света запечатлели двух убийц с неумолимой достоверностью, стоят, словно перед малочувствительной фотографической эмульсией прежних дней, в глазах, как заметил сейчас Фрэнк, наклонившись ближе, то же странное безумное сияние, которое раньше появлялось из-за вспышки по несколько сот раз во время выдержки, но на более современной фотографии это сияние кажется чем-то подлинно призрачным, эмульсии были для него проявителем, открывая то, что прежде не смог зафиксировать ни один аппарат.