Афганистан. Подлинная история страны-легенды - Мария Вячеславовна Кича

большинство умеренных выглядели таковыми только на фоне радикалов. Палитра «ИСМА» была не столько пестрой, сколько смазанной – так, традиционалиты Гейлани и Моджадедди происходили из знатных суфийских родов, но и радикальный Саид Мансур был пиром[175]. Юнус Халед считался наиболее спокойным из радикалов – однако среди его полевых командиров присутствовали мулла Омар (будущий основатель «Талибана»*) и Джалалуддин Хаккани (будущий создатель террористической «Сети Хаккани» – союзницы талибов и «Аль-Каиды»*). Иными словами, и умеренные традиционалисты, и радикалы все равно являлись мусульманскими фундаменталистами – и, учитывая военную атмосферу, условная грань между ними постепенно стиралась.

Пешаварские лидеры ожесточенно конкурировали за ресурсы и последователей. Теоретически все они сражались за ислам – поэтому никто не мог открыто позиционировать себя как умеренного. Умеренность была наихудшей рекламой; «умеренный» означало «менее джихадистский», «менее приверженный исламу». Каждый предводитель должен был доказать, что именно он – самый неистовый защитник веры, самый рьяный джихадист и «самый мусульманский мусульманин», которому соперники и в подметки не годятся. Сама атмосфера подталкивала оппозиционеров к экстремизму и воодушевляла тех, кто уже был искренне экстремистски настроен. Через «ISI» поступала большая часть помощи, но далеко не вся. Иран покровительствовал афганским шиитам, в первую очередь – хазарейцам, которых разгромил «железный эмир» Абдур-Рахман в XIX в. Помня о пережитых унижениях, хазарейцы ненавидели пуштунов; кроме того, на их межнациональную вражду накладывалось вечное противостояние шиитов и суннитов. Если раньше хазарейцы жили под пуштунским сапогом, то теперь – ощутив силу и поддержку иранских единоверцев – они горели желанием отомстить угнетателям. Саудовская Аравия и другие донаторы тоже установили прямые связи с моджахедами в обход «ISI». У Египта были свои клиенты – как и у Индии, непримиримого врага Пакистана. Общие суммы денег, перечисленные на поддержку афганского сопротивления, невозможно подсчитать.

В наши дни Афганский джихад считается «точкой невозврата», после которой в мире поднялась волна исламизма, бушующая поныне. «Аль-Каида»*, «Талибан»*, «Исламское государство»* – эти и многие другие международные террористические организации возникли вследствие импульса 1979–1989 гг. Искры из Афганистана все еще разлетаются по миру, поджигая локальные очаги радикализма в Средней и Юго-Восточной Азии, в Африке и на Ближнем Востоке. Афганское эхо звучало на Северном Кавказе в 1990-х гг. и в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г. Фундаменталисты восприняли Афганский джихад как новый – и весьма перспективный – этап «священной войны» против кафиров с целью создать Всемирный халифат, то есть реализовать давнюю мусульманскую мечту о глобальном господстве. В Афганистане была переосмыслена концепция джихада, и кампания 1979–1989 гг. стала судьбоносной вехой радикализации исламизма. Традиционная исламистская казнь – перерезание горла – называется «кабульской улыбкой» в память об Афганской войне. Когда в 2010-х гг. боевики «ИГИЛ»* записывали на видео убийства пленников и заложников, они тем самым передавали кровавый «привет» в прошлое, салютуя своим афганским предшественникам.

С организационной точки зрения Афганский джихад позволил исламистам по всему миру наладить каналы снабжения, обзавестись союзниками, опробовать различные финансовые схемы. Он лег в основу многих смертоносных конфликтов, разделивших людей по десяткам признаков: религиозному, национальному, языковому… Скорбная участь не миновала и самих афганцев. Афганский джихад – это пресловутая «война всех со всеми», описанная еще Томасом Гоббсом в XVII в. Но если у Гоббса из пучины хаоса вырастает государство, то афганский опыт противоречит содержанию «Левиафана». Сила моджахедов была в раздробленности; объединение сулило гибель.

История повторялась с точностью до мелочей – в XX в. Советы оказались в той же ситуации, что и британцы – в XIX в. Шурави (как и фарангам) объявили джихад, а джихадисты с удовольствием пользовались «бурами» – старыми британскими винтовками. Дело вовсе не в том, что иностранная империя не смогла одолеть афганцев. С военной точки зрения их единичные победы над англичанами – при Майванде или в горах Гиндукуша – ничего не значили. Аналогичным образом складывалась и ситуация с Советами – душманские «триумфы» не влияли на исход кампании. Главная проблема заключалась в том, что и без того хрупкое афганское общество раскололось на сотни и тысячи фрагментов – поэтому у британцев (а затем Советов) не осталось единого врага, разгром которого определил бы итог войны. Вести переговоры и подписывать документы тоже было не с кем. Уничтожение одного, двух, трех, десяти отрядов не сказывалось на расстановке сил, ибо все отряды действовали автономно и не собирались в армии. Параллельно рухнуло то, что в Афганистане именовалось «государственной системой». Все усилия по консолидации страны, достигнутые потомками Дост Мухаммеда в 1826–1978 гг., пошли прахом. Акбар Новруз – афганский писатель, чей отец был председателем парламента во времена Захир-шаха, – однажды заметил: «Нам понадобится 50 лет, чтобы вернуться туда, где мы были 50 лет назад».

Джихадистские структуры тоже являлись децентрализованы. Из всех лидеров моджахедов наиболее ярко выделялись двое – Ахмад Шах Масуд и Гульбеддин Хекматияр. В юности оба активно участвовали в кабульских беспорядках 1960-х гг. – в период последнего, очень бурного десятилетия правления Захир-шаха. Масуд родился в 1953 г. в Панджшерском ущелье на северо-западе Афганистана. Будучи таджиком, он принадлежал ко второй по величине (после пуштунов) этнической группе, которая традиционно подчинялась истинным «хозяевам страны» – пуштунам. Семья Масуда перебралась в столицу, когда отца назначили на какую-то второстепенную административную должность. Мальчик ходил во французский лицей «Истикляль» рядом с королевским дворцом Арг. После лицея он поступил в Политехнический институт, построенный Советским Союзом, но увлекся политикой и бросил учебу. Еще в детстве Масуд ругал одноклассников за пренебрежение религиозными обязанностями – если, например, видел, что они едят, нарушая пост в Рамадан, или играют, когда настало время молиться. Со школьной скамьи он был не просто набожным мусульманином, но исламистом.

Однако Масуд казался умеренным по сравнению с пуштуном Гульбеддином Хекматияром. Этот фундаменталист начинал в военной академии, затем перевелся на теологический факультет Кабульского университета, но, как и Масуд, подался в политику и не получил диплом. Правда, в вузе юноша окончил инженерные курсы и впоследствии величал себя «инженером Гульбеддином»[176]. По слухам, на заре карьеры Хекматияр состоял в НДПА; он и его последователи с негодованием это отрицают. Что бы там ни было – и с кем бы в молодости ни заигрывал будущий «мясник Кабула», – он возмужал и стал, пожалуй, самым радикальным лидером моджахедов. В 1972 г. Хекматияра посадили в тюрьму по подозрению в убийстве студента-маоиста (по другой версии – за антимонархическое высказывание). Спустя год к власти пришел Дауд, и нескольких исламистов, включая Хекматияра, освободили в угоду правым.

Масуд принадлежал к партии «Джамиат-е уль-Исломий-е Афгхонистони» (дари

 – исламское общество Афганистана), основанной Бурхануддином Раббани – профессором теологии Кабульского университета. Даже став известнейшим лидером