Формула всего - Евгения Варенкова

– Друг твой.

Александр Александрович намылился к ним, но на полпути был перехвачен бдительной сестрой. Их разговор быстро перешел на повышенные тона. «Борец за правду» не на шутку разгневался и почти кричал:

– Да ты знаешь ли, с кем говоришь?!

– С тобой.

– Ну а кто я по-твоему? Отвечай!!! Немедленно!

– Пьяный дурак.

– Не угадала! Сама ты дура!.. А я – дупло!

– Как?!

– Я – дупло!

Вообще-то Марину удивить было трудно – уж, по крайней мере, к фокусам брата она как будто давно привыкла, а тут не нашлась.

– Дупло!!! Дупло! – выкрикивал Тарелкин. Он едва не приплясывал и не улюлюкал. – Был борец за правду, а превратился в дупло! Дупло!..

– Господь с тобой!

– Значит, ты мне не веришь? – Тарелкин взвизгнул с угрозой в тоне.

– У тебя белая горячка.

– Ах так! – Александр Александрович корявил рот и корчил самые возмутительные рожи. – Не веришь, значит? А если так?!

Раздолбав тарелку, он забрался на стол и поднял руки вверх, словно именно так его сходство с дуплом становилось неоспоримым.

Музыкантов больше никто не слушал. Люди просто открыли рты. Антощ хохотал и показывал пальцем. Белобрысый гитарист высокомерно ухмылялся, ковыряя в ухе.

Марина сквозь зубы приказала:

– Слезай.

Ей уже стало ясно, что дупло ни при чем. Просто ее братец решил дать бой – и не ей конкретно, а здравому смыслу в ее лице. Она была младше его на год, но так получилась, что после смерти обоих родителей она в их семье сделалась старшей. Тарелкин к этому не ревновал. Его бунт был направлен против Порядка – в глобальном смысле этого слова, и он сумасбродил с претензией на право нести через это Благую Весть и Освобождение! В привычных рамках Александру Александровичу было тесно, и он мечтал, не сознавая, превратить свою жизнь в отчаянный шабаш на Лысой Горе. Марина как самый близкий человек мешала Тарелкину в этом вопросе больше других, и он себя сдерживал – все же сестра, а теперь вот он в кои-то веки дорвался, и торжествовал, и трубил победу, брызгая слюной:

– Я и штаны спущу! Голым пойду! Не верите?! На!

Александр Александрович взялся за ремень, но, к счастью, расстегнуть его так и не сумел – «Да ну его к дьяволу!» Стол пошатнулся, но Тарелкин устоял, хотя шквал эмоций разрывал его на части, и каждая часть вела себя так, словно части поспорили, кто из них бестолковей.

Мужчина в дорогом и изысканном костюме затушил папиросу и произнес:

– Однако, он герой!

Его сосед иронично захлопал, но Александр Александрович был выше случайных «аплодисментов». Он был в ударе! Он был на пике! Еще бы! Здравый смысл посрамлен! Ну наконец-то! Тарелкин поставил его на место! Прежде ему это не удавалось – он пытался бороться с ним разумными средствами и, разумеется, терпел поражение… Но зато теперь!

– Долой! Долой! Я не то могу!..

Сгорая от стыда и пылая гневом, Марина готова была брата придушить.

– Я дупло! Дупло! Я борец за правду! Э-э-э!.. – Тарелкин едва не рухнул, потому что Драго резко потянул его за штанину вниз.

– Слезай в самом деле, – сказал цыган. – К тебе дама пришла.

– Долой! Всех в ад!.. Какая дама?! – сотрясатель устоев в ужасе вытаращил на Драго глаза.

– Не знаю. К тебе.

– Жюли!.. Не может быть! Дайте мне слово!

– Честное слово!

– Пустите меня к ней! – Александр Александрович рванулся к лестнице и, одолев ее в три прыжка, рванул дверь своей комнаты!..

Драго нашел его на кровати – хнычущим и смирным.

– Вы меня обманули, – сказал Тарелкин.

– Ложись-ка спать.

Вслед за цыганом в комнату зашел Андрей, коридорный, и принялся стягивать с Тарелкина обувь.

Драго спустился в зал.

Марина не знала, как его благодарить.

– Второй раз его таким вижу, – сказала она про брата. – Это все из-за Юльки. Вы уж больше его не поите.

– Все равно прорвет – рано или поздно.

– Что же мне с ним делать?

– Не дави на него. Гной сам выходит. Перебесится твой Александр Александрыч. Он же чем болеет? Болящим местом. Будешь капать на него – он еще хуже от боли станет.

– Мудрый ты, Алеша.

«Мудрый-то мудрый, – подумал Драго, – а со своей жизнью договориться не смог. И кони были, и счастье было, все по ветру пустил».

– Ты напиться хочешь? – угадала Марина.

– Почему ты так думаешь?

– Плохо тебе.

– Я цыган. Я всегда выкручусь. Род у нас крепкий. Ты не знаешь. Мой отец кочергу баранкой сворачивал! А красивый был – не дай боже! Все девчонки по нему чахли. Кони слушались, как руки мои мою голову слушают! Вот какой! Когда я родился, то он сказал: «Хороший барышник у меня будет сын!» И барон подтвердил. Как догадались? Опять ты не знаешь! Все дело в ушах. Если у мальчика уши твердые, ему на конной всегда будет удача, а у меня уши даже не гнулись. Как у дракона! Клянусь конями!

– Вот, – Марина протянула сложенный вчетверо лист бумаги. – Это просила передать тебе девушка, с которой вы въехали.

– Хаза? – Драго стремительно развернул записку. – Прочитаешь?

– «Когда решишь, приходи за мной. Я в монастыре. Антощ подскажет. Я тебя буду любить и помнить. Золота в судьбе, все дороги с песней».

– Это… мои слова. У нее… – Драго закрыл глаза. Он услышал, что Марина уходит. Пальцы нервно простучали по скатерти короткий пассаж. Цыган рассеянно плеснул себе в рюмку, выпил немедленно и долго смотрел на нее пустую.

Вдруг все в нем качнулось, и он поплыл безрассудно настолько, что сперва не заметил, что куда-то плывет, хотя пятка уже отбивала ритм. Музыка вошла в него вкрадчиво, мягко, словно родная – каждым аккордом. Кровь встрепенулась – эй, расскажи!

– Вот и кончились дни золотые

Воровской потаенной любви,

Ах вы кони мои вороные,

Ай вы черные кони мои…

Еще два куплета.

Когда музыка схлынула, Драго позвал скрипача, показал золотую монету:

– Друг, повтори. Только ты знаешь, как эту песню поют цыгане?

– Они и учили.

– Кто?

– Зобар.

– Лойко Зобар? Он волшебный цыган! Сколько ты хочешь, чтобы сыграть хотя бы в чекушку того, как он?

– Дукат.

– Возьми себе три – раз цыгане тебя учили, раз добром их помнишь.

– Твое золото – мои песни!

– Нет, друг, – Драго обнял его за плечи. – Ты не понимаешь – это наши песни.

Гитарист дело знал – играл, как ухаживал, словно подначивал красную девицу, так подольщался, подступался к ней этак, туда-сюда, брал решительно и нежно – закружилась у девушки голова: пусть никто не глядит! пусть хоть все глядят!

Парень по-цыгански приподнял гриф, тут и скрипка вступила, и вторая