Испанские поэты XX века - Хуан Хименес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
СЕЛЬСКИЕ ЧАСЫ
Крестьянину и мне взамен часов —ущелья между гор,вонзенных в небеса:одно ущелье — час,другое — два часа,три и четыре — дальние ущелья,а стрелка — тень ползущая утеса,который гордо в небо поднялся.Здесь циферблат — все горы,«тик-тик» —цикад охрипших голоса,пружина — свет… Вот чудеса!
Да жаль: часы мои идут лишь в пору,когда не застит туча небеса!
Из книги
«ЗНАТОК ЛУНЫ» (1933)
Перевод В. Резниченко
«Вращенье бликов, зыбь и переливы…»
Вращенье бликов, зыбь и переливы,мерцающие, как колокола…Плывут по небу лу́ны горделиво,когда в пути меня застигнет мгла.Но лунный взгляд, баюкающий ивы,вдруг вспыхнет, чтобы в грудь из-за углавонзить клинок, отточенный и гибкий, —холодное оружие улыбки.
* * *«Твой счет, луна, не выправишь никак…»
Твой счет, луна, не выправишь никак,но дробь безукоризненная эта,где свет — числитель, знаменатель — мрак,когда один рассвет и два рассветаприбавятся к шести, изменит знак,и вычитаньем будешь ты раздетапо пояс, а затем, сквозь черный тюль,блеснет нагое тело, круглый нуль.
* * *«Наперекор соломенной воде…»
Наперекор соломенной воделимонных рощ встает луна, пылая,но, отражаясь в палевой слюде,скользит, как сабля, песнь ее немая.Пусть эта рябь, танцовщица нагая,тебе, луна, сопутствует везде:она в тебя, как в бубен, бьет, но с неюты скована, подобно Прометею.
* * *«Восславить ночь немолкнущим хоралом…»
Восславить ночь немолкнущим хораломи лунные рассыпать семена,чтоб завтра снова ясная лунацвела, сияя солнечным кораллом, —как цеппелин, чьим призрачным оваломклокочущая тьма обведена:пусть гордеца тореро зависть гложет,что он на нем верхом скакать не может.
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ 1933–1934 ГГ
ОДА — ЧТОБЫ РАЗДРАЗНИТЬ ШАХТЕРА
Перевод П. Грушко
Шахтер, ты под моими каблуками.Тебя, как виноград,в давильне штрека мнут земля и камни.Так возмутись же, брат, —раб, заточенный в черный каземат.
Подчеловек! Неужто час не пробил,чтоб, яростью горя,эабрезжить из подземных эфиопий,как черная заря,убить в себе раба и дикаря?
Под толщей трав, колен не разгибая,ты в сердце прячешь боль.Где мужество, где суть твоя мужская?Граненых штолен соль,взмой птицей, прокляни свою юдоль.
Возьми у поля, у лугов зеленыхупругость корешков,могильный страж, сожитель погребенных,батрак из батраков.Молчишь. Ну что ж, молчи, коль ты таков.
Я луч послал с подземной почтой в недра:быть может, озаритсиянье дня твое смиренье негра,чтоб ты, как троглодит,в пещерах не жил, миром позабыт.
Слепым орудьем, узником безглазымживешь ты, человек.Неужто муравьем и землелазомты проживешь свой век,забившись в змеевидный, смрадный штрек?
Ты слышишь, ждет любви твоя подруга:кровать ее пуста,она, как пашня, жаждущая плуга,томленьем налита,зовет тебя, безвольного крота.
Как ящерка, она вползти мечтаетво мглу, в земную глубь,но обушок бездушный охлаждает,бесчувствен, слеп и груб,тепло ее объятий, пламя губ.
Что за судьба! В земле растратить силу,быть червяком, кротом!Ну что ж, могильщик, рой свою могилу,чтоб сделаться потомв чертогах смерти каменным пластом.
БОЛЬШАЯ КОРРИДА
Перевод П. Грушко
ПЛАКАТКак Гавриил печатного станка, —плакат{220}, обвившая все стены лента,улыбки благовестит президента,явление тореро и быка.Он — солнце на рекламном небосклоне:он обещает зрелищу успехв таком-то месте и тогда-то.Бычок — герой плаката —вдовейший и свирепейший из тех,что были у художников в загоне,глядит с плаката, как беда,грозя ликующим прохожимотточенным двурожьем,которым не ударит никогда.
АРЕНАПесчаный круг: поверх негогоризонтальной мельницы вращенье,стремительное кровообращенье,кружащейся спирали торжество.А в ложах шали, словно ливни марта,струятся по чарующим телам.На нижнем ярусе бедлам:как змеи, содрогаясь от азарта,свистят ступени,вращаются в змеином нетерпенье,игра теней и света вдоль рядов,пчелиный улей к зрелищу готов,все ждут быков, томящихся в загоне,хотят, чтобы тореро был бедови чтобы козырными были кони!
БЫКБудет пикам работаи неистовству пища!Пенье труб над ареной —появленье рогов.Вот он — час обмолотана огромном точищес нескончаемой сменойкарминных снопов!
БЫК И ЛОШАДИВенчают гребни водопад мантилий,мантильи дамам, как венцы, даны,а сами дамы — бандерильи! —в сердца мужские вонзены.Бык черен, точно траурный лоскут,могильный холм, где шпаге быть крестом.Слепые кони смерти ждут,и пикадоры{221} наготове —с голубоватым острием,почуявшим знакомый шелест крови.
БЫК И БАНДЕРИЛЬЕРОБумажных лент избыток, при которомеще заметней хрупкость острой стали, —дорогу открывая пикадорам,зеленые и желтые спиралирасскажут им о многом.Бандерильеро перед рогом,открытая мужская стать —без устали привык он нападать:перегибаясь, в мастерском усильеуйдя от смертоносного броска,хаосом бандерилий,чьи ленточки друг дружку перевили,он оперил быка!
БЫК И ПЕОНСпасаясь от карающей громады,без страха показать испуг, пеонбежит по кругу, прыгает в загон,вминаясь в доски выгнутой ограды.А бык, тряхнувши головой,взметнув свое оружье,рассеянное чертит полукружье,стремительный и огневой…
ТОРЕРО И БЫКВ его шагах — отвага и дерзанье,движенья грациозны и точны.Одежда — свет. Улыбка — полыханьеслепящей белизны.При взгляде на него и солнце меркнет.За этим блеском бык мерцает — смертники раб его плаща, искусных рук.Блистательных событий кругпроходит за единое мгновеньебесстрашья, повергающего в страхкуадрилью на арене, —цена ее участия в боях.
В порыве дерзостном встав на колени,он тронул свитый раковиной рог,которым бык рассек бы в упоеньеего расшитый бок.
Мгновенность фотоснимка в поворотевраждебных тел.И может быть, вы риск за вздор почтете.Но есть ли труд опасней,чей этот смертью меченный удел(о робкое сиянье, не погасни!) —исполнить то, что сердцем захотел?!
Поистине подобное искусстводостойно музыки — народее истребовал тысячеусто,и знак балкон судейский подает.
Бык жаждет крови: злобная отвагастекает в наклоненный рогупрямого самца…Уже он шеей чувствует, как шпагаотыскивает нежный бугорокза грозными рогами гордеца.Он божество.Но драма в барабан арены бьет!И, верный бычьей участи, он ждет,когда убьют его.
Тореро в пурпур погружаетотточенную сталь. Удар!Клинок неотразимо жалит.И бык, поняв, что к жизни нет возврата,свой хвост смиренно отдал в дар{222}.Бык мертв, и колокольчики куда-тоуже ведут с арены алый след.
Свершилось все, что обещал с плакатахудожник: этот свет — был солнца свет!
МОЕЙ ХОСЕФИНЕ
