Испанские поэты XX века - Хуан Хименес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из книги
«НЕУГАСИМЫЙ ЛУЧ» (1934–1935)
«Наваха, зарница смерти…»
Перевод А. Гелескула
Наваха{224}, зарница смерти,как птица, нежна и зла,круги надо мною чертиткосой полосой крыла.
Ночной метеор безлюдья,вершит она свой полети где-то под левой грудьюугрюмые гнезда вьет.
Зрачки мои — окна в поле,где бродит забытый смех;висок мой чернее смоли,а сердце — как белый снег.
И я в ворота июня,гонимый крыльями зла,вхожу, как серп новолуньяво тьму глухого села.
Печалей цвет паутинный,ресницы слез солонейи край дороги пустынной —и нож, как птица, над ней.
Куда от него забиться,стучать у каких дверей?..Судьба моя — морем битьсяо берег судьбы твоей.
Любовью, бедой ли, шкваломзавещана эта связь?Не знаю, но вал за валомвстает и встает, дробясь.
И только смерть не обманет,царя над ложью земной.Пусть яростней птица ранит —последний удар за мной!
Лети же, над сердцем рея,и падай! Придет черед —и след мой желтое времяна старом снимке сотрет.
* * *«Когда угаснет луч, который длит…»
Перевод Б. Дубина
Когда угаснет луч, который длитмучительство и щерится клыками,и ярыми вздувает языкамиогонь, что и металл испепелит?
Когда устанет лютый сталактитточить и множить каменное пламя, —как над быком, гранеными клинкамивися над сердцем, стонущим навзрыд?
Но не иссякнет пламя в этом горне,началом уходящее в меняи жгущее все злей и неизбывней.
И камень, что вонзает в сердце корни,вовеки не отступится, казнялучами сокрушительного ливня.
* * *«Я прах, я глина, хоть зовусь Мигелем…»
Перевод М. Ярмуша
Я прах, я глина, хоть зовусь Мигелем.Грязь — ремесло мое, и нет судьбы печальней.Она чернить меня своей считает целью.Я не ходок, а инструмент дороги дальней,язык, что нежно оскорбляет ногии рабски лижет след их на дороге.
Я, словно вал огромный, океанский,зеленый вал с холодным влажным блеском,под твой башмак, что унижает ласку,стремлюсь, целуя, в жажде быть любимым,ковром в узорах пены с жадным плескомстелюсь, но все напрасно — мимо, мимо…
Идешь ты надо мной, над глиной жидкой,как будто по доске ступаешь шаткой,хоть я под каблуком твоим, под пыткойтянусь к тебе, опережаю шаг твой,чтоб растоптала ты с жестокостью бесцельнойлюбовь, что порождает прах скудельный.
Когда туман волнуется на кровлях,на стеклах пишет стужа иероглиф,и влажный облик плача так неявствен,я падаю к стопам твоим, как ястребс землистым клювом, окропленным кровью.Надломленною веткою зеленой,истекшей соком, падаю влюбленно
к твоим ногам и водорослью сердцаплыву к тебе — ищу твое соседство!Я — прах, напрасно рвусь к тебе и тщетнотяну ладони, наряжаясь в маки,грызу подошвы я твои зубами щебня,и в красной глине сердце, в жгучем мракетаятся жабы ревности и мщенья.
Своей ногой, ногою серны дикойменя ты топчешь, месишь, словно слякоть.Как виноградная двойная мякоть,рот разрывается от сдавленного крика,и каждой клеткой молит плоть моя, что надоее в давильню бросить гроздью винограда!
Вскипает стона розовая пена,и плач проходит лабиринтом мозга.Ты появляешься и таешь постепенноогнем свечи, предзимним тусклым воском.Но будет плохо, если ты забудешь,что, становясь под колесом покорны,рождают прах и глина злобных чудищ,меняющих уродливые формы.
Так берегись, чтобы земля однаждыне запятнала бы твои одежды,не хлынула потопом страстно и ревниво,жасминные твои ступни не очернила, —земля, где не отыщешь ты опоры,сольется нежно с клеточкою каждой,вольется в кровь твою, насытит поры,тебя облепит с первобытной жаждой!
К тростинкам ног прильнет она влюбленно,затянет их в свое смесительное лонои тиною тебя накроет с головою —сольется навсегда она с тобою!
* * *«И слух и зренье — мука для печали…»
Перевод Б. Дубина
И слух и зренье — мука для печали,что ищет забытья, а не просвета,и морем в полдень с отмели прогретойспешит в глухие, сумрачные дали.
Но все, чем год за годом ни пытали, —ничто перед последней пыткой этой:тесниной между шпагой и мулетойшагать, чтобы обвиснуть на кинжале.
Сейчас затихну я, — еще минута! —уйду, чтоб ты не видела отныне,чтоб мне дозваться не хватило силы.
Иду, иду, иду, все туже путы —но я иду, стою, тону в пустыне.Прощай, любовь. Прощай же. До могилы.
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ 1935–1936 ГГ
Перевод П. Грушко
РАУЛЮ ГОНСАЛЕСУ ТУНЬОНУ{225}
Рауль, когда б созвездьями раулейзажег пять небосклонов небосклон —тогда б среди бунтующих знаменпять новых стягов синью полыхнули.
Развороти людской притихший улейи спящих пробуди, взорви их сон.Ты словно луч. Лучи со всех сторонв лицо лучу, волнуясь, заглянули.
Ты занесен, как молот, ты грохочешь,ты, как протест, бушуешь над толпою,ты, как земля, трепещешь день за днем
и выкованных, как чугун, рабочихведешь на штурм умов, объятых мглою,чтоб разбудить их — озарить огнем!
КАК МНОГО СЕРДЦА!
Сегодня я в смятенье,я сам не знаю — отчего все это,сегодня только боли я открыт,сегодня дружбы я лишен,и я хотел быс корнем вырвать сердцеи под ноги швырнуть его прохожим.Опять зазеленел засохший шип.Сегодня день тоски в моей державе,сегодня грусть мне прострелила грудьсвинцом печали.
Что делать?И вот я смерть ищу в чужих руках:оглядываю ласково ножи,приходит мне на память друг-топор,я думаю о колокольнях стройныхи о прыжке спокойном в пустоту.
Но почему?! Я этого не знаю…А если б знал, то сердцем написал быпоследнее из писем,я сделал бы чернильницу из сердца,источник слов, прощаний и подарков.«Ты остаешься…» — я сказал бы миру.Родился я в одну из скверных лун,и больно мне от боли,которая весомей всех веселий.
Мне руки обескровила любовь —я простирать их больше не могу.Мой рот в усмешке горькой искривлен.Вы видите, как взгляд мой непокорен?!
Чем больше думаю — тем больше я страдаю:каким ножом отсечь мне эту боль?!
Мне кажется: вчера, сегодня, завтра,страдая от всего на свете, сердцепохоже на аквариум печальный,на склеп, где умирают соловьи.
Как много сердца!
Хочу я сердце вырвать из груди:я — наделенный сердцем-исполиноми оттого — страдающий за всех.
И сам не знаю, почему и какя, что ни день, себе дарую жизнь…
УЛЫБНИТЕСЬ!
Шагаю, довольный: я спассяот змеи с ее многоглавыми куполами,от змеи с чешуею из риз и церковных кубков.С ее хвоста на уста мои горечь стекала, а петли палаческиеоплетали и сдавливали мое сердце, преграждая дорогу крови.
Шагаю, удушенный адом и чадом безумных кадил,всем этим глупым церковным великолепием, — улыбнитесь же мне!Улыбнитесь — я иду туда, где извечно находитесь вы,наполняющие снопами и гроздьями пасти тех, кто вас презирает.Вы трудитесь рядом со мной на пашнях, на стройках,у мартенов и в кузницах, — люди, увенчанные коронами пота.
Я от храмов освободился (улыбнитесь же мне!),где питался печалью лампад,заточенный в чаду алтарей,и в горы вернулся, откуда я родом,к виноградникам, чья братская кровь сливается с моей кровью,к вашим сходам — я слеплен из той же глины.Свой голод, и горе, и шрамы свои(недаром же я дружил с топорами и скалами)я сплетаю с голодом вашим и горем, с вашей клейменой плотью.Ибо для того, чтоб осилить наше отчаянье,отчаянье иссеченных плетью быков,мы слиться должны в океан!
Грозные тучи наших орудийдля неба карающих рукнужны нам. Уже поблескивают топоры,и серпы из упругого металла,уже погромыхивают кувалды и молотынад головами тех, кто сделал насвьючными мулами и волами в ярме.Капиталист выпрыгивает из своей свинской роскоши,из-под распутной митры убегает архиепископ,нотариусы и регистраторы собственностейпадают, придавленные бунтующими бумагами,священники вспоминают о плоти,а в распахнутой клетке золото-левпревращается в жалкого нищего.
Сноп лучей хочу я увидеть в ваших руках,хочу, чтобы злоба блеснула из-под ваших бровей,это злоба сердце мое заволакивает,когда ощущаю, как голод таранит мои внутренности,когда вижу сестру, зябнущую над корытом,когда вижу мать с ее бесконечным постом,когда вижу ваши несчастья, способные взбунтоватьне только людей, а и смиренных ягнят.
Поглядеть бы на землю,удобренную подлою кровью,поглядеть бы на свирепый профиль серпа,когда он примеривается к загривкам!Вот бы на наше место всю эту знать,пусть бы вкусила хотя бы частицу того,что вкушаем мы, голодая,что толкает наши невинные рукик спасительному грабежу, к этому спасительному преступленью!
Из книги