Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

А мне-то и в голову не приходило, как двояко, оказывается, можно понимать наше служение.

— Стало быть, ты тоже прислужница Смерти, — бормочу я вполголоса.

Сперва она смотрит с удивлением, но потом удовлетворенно хихикает.

— Да уж, — говорит старуха и даже выпрямляется в кресле. — Так оно и есть, надобно полагать.

— Но ты ведь не на службе у монастыря? — спрашиваю я для верности.

— Нет. Мне просто подумалось, что там — единственное место, где тебя не обидят.

И я отваживаюсь рискнуть, тем более что ничего другого и не остается. Рассматривая свои руки, только чтобы избежать ее пронизывающего взгляда, я спрашиваю напрямик:

— Нет ли у тебя безоарового камня?

Она хитро щурится:

— Если у монастыря имеются яды, должны быть и противоядия.

— Там составляются яды, а не лекарства от них. В обители мы всегда держим безоар наготове — на случай, если кто-то из новеньких отравится по неосторожности, но с собой у меня его нет.

Уголком глаза вижу, как она хмурится.

— Стало быть, ты вышла из монастырского круга и начала свой собственный танец, — произносит она, и я мысленно проклинаю зоркость старческих глаз. Она откидывается в кресле. — Увы, нет у меня безоара. Честно тебе скажу, никогда его даже близко не видела.

Я спрашиваю, нет ли у нее противоядия от «силков Ардвинны», но и об этом ей ничего не известно. У нее вообще ничего нет против отравы, которая впитывается через кожу, потому что обычные очистительные средства в таких случаях не помогают. Мои плечи никнут — последние надежды рассыпались прахом!

Видя мое горе, старуха на прощание гладит меня по плечу.

— Ты взялась служить темному Богу, деточка, но помни: и Ему не чуждо милосердие.

Я еду обратно в Геранд. Услышанное от ведьмы перекатывается у меня в памяти, точно камешки гальки под ударами волн; камешки то складываются во что-то, то рассыпаются. Я вошла в домик травницы одним человеком, а вышла совершенно другим. Меня всегда окружал глухой холод отверженности, отчужденности — с тех самых пор, когда я впервые осознала, что родная мать пыталась проделать со мной еще до моего рождения. А теперь меня словно закутали в одеяло, впервые позволив согреться.

В памяти воскресает минувшее. Новое знание помогает осмыслить каждую мелочь, каждую попытку матери ободрить и утешить меня. Это были выражения любви, в которой, как я полагала, мне с детства было отказано. А ведь она не просто материнский долг исполняла, это был сущий бунт против мужа — единственный, в котором она преуспела.

Невзирая на такое вот духовное облегчение, я возвращаюсь в замок совершенно без сил. Я раздавлена, я ничего путного не могу больше придумать. Молюсь лишь о том, чтобы ни на кого не наскочить по пути в свою комнату, и моя молитва услышана.

Закрывшись у себя, я тотчас замечаю ворону на карнизе снаружи. Как сжимается мое сердце! Письма, отправленные утром, еще не могли попасть в монастырь; что же там? Новые приказы от аббатисы? А вдруг ворона доставила помилование Дювалю?

Я открываю створки, и в комнату влетает крупная птица со слегка искривленным левым крылом. Это ворона Сибеллы, которая ее только и слушается. Мне приходится выдержать настоящий бой, чтобы снять с ее лапы записку. Разворачиваю пергамент, сразу узнаю почерк Сибеллы, и дурное предчувствие охватывает меня. Единственный раз, когда я от нее получила письмо, оно содержало ужасное предостережение.

Я вскрываю печать.

Рье с д'Альбрэ захватили Нант. Они явились во главе войска, заняли дворец герцогини и расставили своих людей по стенам. Мы в осаде, только изнутри!

Мое сердце перестает частить и выдает один тяжкий, болезненный удар. Вот так-то! Люди, которые должны были поддерживать и направлять юную герцогиню, подняли против нее открытый мятеж!

Последствия трудно переоценить. Нант — запасная ставка государыни, самый крупный и надежно укрепленный город Бретани. Ее родной город. Она ждала, чтобы отступило моровое поветрие, и хотела вернуться туда.

А теперь Нант у нее отняли. Без единого выстрела, без единого удара меча. Самая добрая весть, которую можно почерпнуть из записки Сибеллы, — раз Рье в Нанте, значит я не ошиблась и предателем в самом деле оказывается Крунар. Больше некому!

ГЛАВА 45

Стражник предлагает войти, и я вижу, что канцлер сидит у себя в одиночестве. Почтительно кланяюсь.

— Господин мой, я получила известия, требующие срочного доклада ее светлости. Прошу вас сопроводить меня к ней, ибо ей нужны будут ваши мудрость и опыт.

Сначала я подумывала о том, чтобы все обсудить с Дювалем, а герцогине и советникам сообщить уже после, но кто знает — действия могут потребоваться безотлагательные. К тому же поди угадай, в каком состоянии нынче вечером будет Дюваль.

— О Дювале ничего не известно? — резким тоном спрашивает Крунар.

Я спокойно выдерживаю его взгляд:

— Боюсь, что нет, господин мой.

Он раздраженно кривится:

— Что ж, вы заинтриговали меня. Идемте в солярий!

— Хорошо бы еще послать за капитаном Дюнуа, господин мой.

Крунар вскидывает косматую седую бровь, но все-таки посылает за полководцем пажа.

Дюнуа является в солярий одновременно с нами. Герцогине хватает одного взгляда на наши угрюмые физиономии, чтобы тотчас отослать фрейлин за дверь.

— Что случилось? — спрашивает она, складывая руки, словно в молитве.

Ей в самом деле впору молиться, чтобы все оказалось не так страшно.

Канцлер Крунар неуверенно усмехается и передергивает плечами.

— На этой встрече, — говорит он, — настоял не я, а госпожа Рьенн.

Все смотрят на меня, и я вынуждена призвать на помощь всю свою выдержку. Меня учили таиться, а не торчать на виду. Чтобы хоть как-то успокоиться, я обращаюсь к герцогине, словно мы с ней беседуем наедине.

— Ваша светлость, я получила весьма скверные вести. Маршал Рье и граф д'Альбрэ заняли Нант.

Некоторое время все ошеломленно молчат, потом капитан Дюнуа спрашивает:

— Ты уверена?

— Откуда ты знаешь? — одновременно с ним спрашивает Крунар, и я невольно гадаю, уж не он ли стоит и за этим новым несчастьем.

— Пути Мортейна таинственны и чудесны. Я не могу вам открыть, как дозналась, но истинность случившегося сомнению не подлежит. Если не верите, отправьте туда человека.

Крунар оглядывается на Дюнуа, и тот кивает:

— Считайте, что это уже сделано.

— Если Нант взят, мы в беде, — произносит Крунар.

Канцлер явно потрясен; либо он лжец, каких мало, либо случившееся выходит за рамки игры, которую он ведет.