Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян

Нетрудно расшифровать истинный смысл этих строк: с трудом собранные члены тайного общества вели переговоры с посланцем Зейтуна. А Тагворян и один из «приятелей» выделили деньги для нужд горцев.

Письмо свое Серовбэ Тагворян заканчивал строчками, продиктованными той же болью, что каждый раз охватывала и Налбандяна, когда он задумывался над нравственностью и показным патриотизмом отдельных людей:

«Наш народ мало трудится или трудится для таких дел, которые ты презираешь, или действует напоказ. Когда речь идет о любви к нации, о патриотизме, все говорят громогласно: у одних это — лицемерие, у других — тепленькая любовь. Но для действий почти вовсе нет души. Говоря это, мы не должны отчаиваться. Я намерен всегда работать, хотя эта работа вскоре состарит меня…»

Серовбэ Тагворян был прав: нельзя отчаиваться.

Нельзя отчаиваться, даже наталкиваясь на каждом шагу на лицемерный патриотизм, выражаемый только на словах. Но если бы дело было только в этом… Армянам долго еще придется сталкиваться с той величайшей аморальностью, когда кричащие о своем патриотизме «отцы нации» предавали, продавали и влекли к дьявольской пропасти ассимиляции и небытия легковерный народ, который никак не мог избавиться от им же созданных «авторитетов»… И чего ради? Ради сохранения той доли власти и богатств, что удалось им урвать в своей пустой и никчемной жизни, а еще ради того, чтобы с помощью именно этой власти и богатства окружить свое имя ореолом славы. Но они забывали, что ореол, добытый властью, лестью и деньгами, неминуемо потускнеет, ибо питает его не богатство души, а тугая мошна.

Горестно, но что тут поделаешь? Прав Серовбэ: не может эта работа не состарить их…

Но разве суждено состариться самому Налбандяну? Разве суждено ему познать такое простое и скромное человеческое счастье — увидеть и оценить плоды и результаты своего неустанного, самоотверженного и одержимого труда? Будет ли у него возможность предстать перед тем судом — судом своим и потомков, — перед которым не только уточнишь истинную ценность сделанного тобой, но и убедишься, что те, кто пришел потом, рассудив сделанное тобой и определив твое место, найдут в себе столько сил, чтобы воспринять твой Дух и вникнуть в смысл твоей Любви и твоей Ненависти?..

КРУГ ЗАМЫКАЕТСЯ

Нет у врагов той силы, чтобы заставить нас свернуть с заветного пути. Наша путеводная звезда ведет нас, и мы следуем за ней.

Чем больше свободы у всех людей, составляющих общество, тем больше это общество приобретает человеческую сущность.

…Если местом встреч земляков и своеобразной приемной Александра Герцена был в Лондоне книжный магазин Трюбнера, то открытый Николаем Серно-Соловьевичем на Невском проспекте в Петербурге книжный магазин стал местом встреч членов тайной организации… Но пути участников революционного движения пересекались не только в его магазине. Совсем недавно, всего пару месяцев назад, в доме Елисеева открылся шахматный клуб, о котором агент Третьего отделения тут же поспешил донести:

«Подозревая в учрежденном ныне вновь шахматном клубе какую-нибудь тайную роль, так как члены, записавшиеся до сих пор, принадлежат исключительно к сословию литераторов и ученых, приложено было старание узнать, на каком основании-образовался этот клуб. Говорят, что здешние литераторы обращались с просьбой о дозволении им учредить литературный клуб, но что им в этом было отказано. Тогда кто-то вспомнил, что существовавший здесь, в гостинице Демута, шахматный клуб закрыт, и этим обстоятельством воспользовались литераторы, чтобы под названием шахматного клуба открыть их собственный клуб. К открытию вновь шахматного клуба не встретилось препятствий, и воспрещение, касавшееся собраний литераторов, обойдено. Говорят, что их подписалось уже до двухсот человек… В шахматном клубе не водится карт, а только шахматы, шашки и домино, но эти игры, говорят, только один предлог».

Агент тайной полиции не зря ел свой хлеб.

В шахматном клубе обсуждались публичные лекции, прочитанные в здании городской думы университетскими профессорами, цензурный проект министра народного просвещения, вопросы свободной печати… Но господина шефа жандармов Долгорукова, царя и его сановников больше всего встревожило полученное 4 апреля известие, что в клубе проявляют особый интерес к конституции. Члены клуба открыто говорили о том, что правительство идет на кое-какие уступки лишь для того, чтобы «замазать языки недовольным». Многие прямо заявляли: «Нам нужна конституция не такая, какую дадут, а такая, какую хотим мы! А ее без крови не добудешь!..»

— Кроме книжного магазина и шахматного клуба, местом встреч стала также библиотека-читальня при магазине Серно-Соловьевича, недавнее открытие которой стало знаменательным событием в петербургской жизни. В читальне Серно-Соловьевича был «посредине огромный круглый стол, ярко освещенный газовой лампою в несколько рожков. «Эта комната отличается и уютностью, и простором вместе, — вспоминает Очевидец. — Г-н Серно-Соловьевич выписывает до сорока современных журналов, в том числе и заграничные издания».

Если Петербург был в восторге от нового книжного магазина и читальни, то еще более он поразился, когда за прилавок встала молодая и красивая женщина в темных очках. А встать женщине за прилавок считалось тогда «так же необыкновенно, как лицеисту, служившему в Государственном совете, сделаться купцом».

Этим ставшим купцом-лицеистом был, несомненно, сам Николай Серно-Соловьевич.

Как-то по делам Николай Серно-Соловьевич отправился на прием к петербургскому генерал-губернатору князю Суворову.

— Кто вы? — подойдя к нему, спросил Суворов.

— Купец первой гильдии Серно-Соловьевич.

Генерал-губернатор любил говорить с посетителями на иностранных языках. Увидев перед собой «пристойного и благовидного» купца, Суворов обратился к нему по-французски. Серно-Соловьевич ответил. Суворов заговорил по-немецки. Серно-Соловьевич ответил.

— Кто же вы такой? — повторил свой вопрос немного изумленный Суворов.

— Купец первой гильдии Серно-Соловьевич.

Суворов перешел на английский. Серно-Соловьевич ответил. Князь задал ему вопрос по-итальянски и получил ответ тоже на итальянском.

— Черт побери! — воскликнул