Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Маркс выехал из Парижа на следующий день и пересек Ла-Манш 26 августа {41}. Женни, Ленхен и дети остались в Париже еще на две недели, хотя полиция не оставляла их в покое и с большой неохотой позволила им остаться {42}. Если в первый раз Женни испытала весь ужас политической и личной драмы изгнания их с Марксом из Парижа вместе с многочисленными друзьями и соратниками ее мужа, то на этот раз она чувствовала только страх и отчаяние. Она была на седьмом месяце беременности, и по парижской жаре ей было трудно передвигаться. Нашлось несколько друзей, готовых помочь ей. Гейне, который был ближе всего к их семье в Париже, был все еще там, но у него были парализованы рука и нога, он напоминал скелет и весил всего 70 фунтов. Чтобы заглушить боли, он принимал три разных вида морфина и никогда не выходил из своей комнаты, хотя и продолжал писать стихи, диктуя их почти шепотом — из-за частично парализованного подбородка {43}. Этот человек, который когда-то спас малютку Женнихен от смерти, ничем не мог сейчас помочь Женни Маркс.

Чуть больше чем за месяц все прекрасное будущее, о котором грезила Женни, обратилось в прах. Теперь она отправлялась в Англию — холодную и дождливую страну, которой совсем не знала. С щедро ссуженными Фрейлигратом 100 франками Женни, Ленхен и дети (которым было уже 5, 3 и 2 года) отправились в Кале 15 сентября, а затем сели на пароход, идущий в Англию {44}. Многих своих попутчиков Женни знала лично и попыталась собрать все силы для путешествия. Она говорила, что люди, которые «клинком и пером воевали за счастье бедняков и всех угнетенных, были рады получить возможность заработать себе на жизнь за границей». Тем не менее, сама она ехала туда лишь с одной целью — после 6 лет неопределенности и неустроенности ей хотелось просто отдохнуть {45}.

Часть III

Бегство в викторианскую Англию

19. Лондон, 1849

Ад — это город, похожий на Лондон…

Мало справедливости и еще меньше — сострадания.

В 1849 году двухдневное путешествие через Ла-Манш из Франции в Англию было трудно и для более сильных натур, но от Женни оно потребовало всех сил, душевных и физических, какие она только могла собрать. Ей было 35 лет, она была на седьмом месяце беременности и с мая, после изгнания из Кельна, практически постоянно путешествовала, переезжая с места на место.

Промокшая, продрогшая, ослабевшая от морской болезни и уставшая от хлопот с детьми (которые тоже промокли, продрогли и были больны), она наконец-то плыла по Темзе и ждала встречи с мужем. Однако когда они прибыли, Маркса на пристани не было. Он слег «с чем-то похожим на холеру», а вместо себя встречать семью прислал своего друга поэта Георга Веерта. Таким образом, именно Веерт был первым, кто познакомил Женни, Ленхен и детей с их новым, странным и мрачным домом, провезя их на экипаже сквозь туман прямо к пансиону, который содержал на Лестер-сквер немец-портной — в самое сердце Вест-Энда. Она получила указание оставаться там, пока ее муж не будет в достаточно хорошей форме, чтобы найти постоянную квартиру. Маркс тем временем лежал в квартире на Гросвенор-сквер, принадлежавшей его другу Карлу Блинду, удачно женившемуся на богатой наследнице {2}.

Нетрудно представить себе усталость и внутреннюю опустошенность Женни, когда она сидела в маленькой, недостаточно протопленной комнатушке и размышляла о будущем. Второй раз она была силой вырвана из Парижа, яркого, роскошного и веселого, — и заброшена судьбой в город, которого она не знала, язык которого едва понимала. Этот переезд дался труднее, чем другие: семья стала больше, денег стало меньше, а еще меньше — перспектив на будущее, а также потому, что Лондон был конечной остановкой на краю Европы для тысяч таких же отчаянных путешественников, как они. Англия при королеве Виктории стала убежищем для свергнутых монархов, жуликов и повстанцев, предлагая каждому из них свою иллюзию — от свободы до репрессий. Один итальянец весело писал: «Бывшему деспотичному правителю 50 миллионов человек, голодному шарманщику и девчонке с метлой — эта земля, эта страна-убежище открыта всем» {3}. Однако английскй реформатор Джордж Джулиан Гарни более точно описал, что означала такая свобода для большинства беженцев: они были «свободны в своем праве ступить на этот берег и совершенно бесплатно погибнуть от голода под нашими ненастными небесами» {4}.

Как и Маркса во время его первого путешествия в Манчестер, ничто не могло подготовить Женни к той грязи, шуму и страданиям, с которыми она столкнулась в этом самом большом и богатом городе самой богатой и развитой промышленной страны мира.

Были части Лондона, где она могла бы чувствовать себя как дома, Гросвенор-сквер была одной из них. Там огонь каминов согревал все комнаты, а шелковые платья тихо шуршали по обивке мягких диванов, источавших покой и безопасность, к которым она так привыкла в своем родном доме в Трире. В Лондоне были даже районы, где можно было бы обосноваться в благородной бедности, не теряя атрибутов респектабельности при полном отсутствии богатства. Однако в Лестер-сквер не было и следа аристократизма, и мало что можно было принять здесь за респектабельность.

Женни, в чьих сундуках еще лежали изысканные платья, купленные в Париже, и на чьих визитках значилось «баронесса фон Вестфален», была чужой в этом жестком, сером мире вокруг нее. Отчаяние, казалось, пропитало самый воздух Лондона, густой и шершавый от тумана.

В самом деле, Марксы прибыли в Лондон в самом начале сезона туманов, когда смог был настолько густым, что сквозь него не пробивалось солнце. Даже днем иностранцу было почти невозможно отыскать путь на его улицах, освещаемых тусклым желтым светом газовых фонарей или переносных ламп, которые специально нанятые мальчишки несли перед пешеходами. Один путешественник говорил: туман в Лондоне настолько густой, что вы можете пожимать чью-то руку — и понятия не иметь, кому вы ее жмете {5}. Добавьте сюда невыносимое зловоние лондонских улиц — и вы поймете, что там царила атмосфера удушья.

Тысячи лошадей, запряженных в повозки, телеги, омнибусы и экипажи, курсировали по грязным улицам Лондона, ежедневно производя сотни тонн навоза. Его вонь смешивалась с вонью выгребных ям, которые лондонцы устраивали в подвалах домов {6}. В густонаселенных районах, таких как Сохо и Вест-Энд, в подвалах скапливалось до трех футов экскрементов {7}. В тот год, когда приехала Женни, отходы начали сбрасывать в Темзу, но это проблему не решило, а лишь сделало зловоние более «мобильным». Зловонный ил носило по течению, он проникал через дренажные системы города, и река, которая могла бы очистить город, действовала как огромный коллектор нечистот в самом его сердце, распространяя не только ужасающее зловоние, но — что гораздо страшнее — инфекции {8}. В 1849 году Лондон как раз приходил в себя после одной из эпидемий холеры. Сохо и район вокруг Лейчестер-сквер особенно сильно пострадали от этой вспышки, частично потому, что бедняки жили там слишком кучно, гнездясь в каждой расщелине, пригодной для ночлега, словно паразиты {9}.