Осоковая низина - Харий Августович Гулбис

— Наверно, будут колхозы, как в России, — предположил Вилис.

— А чем плохо? Государство субсидии давать будет, машины, — продолжал Симсон.

— А американцы твои где?

— Симсон теперь комиссаром станет.

Но Симсона нельзя было смутить. Он неутомимо разъяснял, какие преимущества даст труженикам новая власть; Симсон искренне верил в свои слова. Иной соглашался с ним, иной возражал, а были и такие, что только слушали. Дронис все больше помалкивал. Когда он встал и ушел, Вилис, ухмыльнувшись, сказал:

— Этого первого за горло возьмут.

(Из-за пущенных в пруд карпов у Вилиса с ближайшим соседом недавно вышла размолвка.)

— Новая власть никого зря преследовать не станет.

— Когда это ты, Симсон, успел таким коммунистом заделаться? По кустам прокламации штудировал?

— Жизнь научила. Кое-что почитал, — сдержанно ответил Симсон.

Люди начали расходиться.

— Что будет, то будет, — проговорил Петерис и тоже пошел домой.

Но уснуть в ту ночь не мог. Долго думал о том, кто же теперь в «Викснах» станет хозяином, будет ли земля по-прежнему принадлежать Эрнестине? А не ей, так кому же? Государству? Петерису?

Может быть, у него наконец и в самом деле своя земля будет?

ТЕНЬ ЗА ОКНОМ

Наступила осень. Перемены, принесенные советской властью, все заметнее сказывались на жизни Гракской волости и, в той или иной мере, касались каждого.

Эрнестину, как и многих ее заказчиц, беспокоила неизвестность. Шли слухи, что частным портнихам запретят шить дома, работать придется на государственных предприятиях. Кто пугал большими налогами, кто поговаривал, что всех сельских швей переведут в город. Некоторые же предсказывали гораздо большие заработки и лучшие условия для всех, кто владеет каким-либо ремеслом. В газетах тоже писали, что жизнь станет лучше.

Но не только новые времена заставляли гракскую портниху задумываться над завтрашним днем. Серой туманной пеленой легла на пути к будущему старость. Эрнестину уже давно мучил ревматизм, к постоянным болям она хоть и привыкла, но в последние годы недуг нее больше калечил руки, которыми она зарабатывала на жизнь, — пальцы скрючились, суставы разбухли. Не выручали ни гордая осанка, ни ласковая улыбка, ни приветливые речи — кое-кто из клиенток, увидев Эрнестинины руки, перестал ходить к ней. Но бывало и наоборот: возвращались старые заказчицы, уже давно подыскавшие себе портних пошикарнее, как, например, супруга местного лесничего.

— Госпожа Салминь?

— Не ждали?

Предводительница дамского комитета принесла перешить «на каждый день» вышедшее из моды платье.

— Ну, как живете, госпожа Курситис, в эти времена?

Вместо ответа Эрнестина многозначительно склонила набок голову.

— Теперь проще надо быть, нечего к шикарным портнихам ездить, — словно оправдывала свое появление госпожа Салминь. По-дружески откровенные слова она сдобрила солнечной улыбкой. — Только не обижайтесь, пожалуйста!

— Да что вы!

— Я ничего плохого не имела в виду.

— Понимаю.

Эрнестина тоже улыбнулась.

Госпожа Салминь еще не совсем отцвела и, раздевшись, обнажила пышные, розоватые плечи.

— Я смотрю на ваши руки, госпожа Курситис.

— Да, такие уж они у меня.

— Змеиный яд хорошо помогает.

— Наверное.

— Надо хотя бы змеиной кожей на ночь обкладывать.

Эрнестина губами сжимала несколько булавок, и ей трудно было ответить.

— Раньше вам, госпожа Курситис, о старости беспокоиться не надо было бы: собственный дом имели, а теперь, наверно, придется на зятевых хлебах жить.

— Да вам и новые времена ничего хорошего не сулят.

— Почему? Мой муж обыкновенный государственный чиновник. Как был чиновником, так и останется им. Какое мы в лесу к политике отношение имеем?

— А как теперь с дамским комитетом?

— Муж считает, что мне туда лучше не ходить. Правда, страшно жаль, но такое уж теперь время, что поделаешь. Помните, какие прелестные у нас были посиделки!

— Да.

— И какой чудесный концерт получился!

— Да.

Когда госпожа Салминь ушла, Эрнестина переоделась и отправилась к госпоже Винтер платить за квартиру. Хозяйка совсем сдала, едва передвигалась, опираясь на палочку, голос стал тихим, усталым, только глаза горели, как два уголька. О генерале, ее сыне, уже второй месяц не было никаких вестей.

— Плату за квартиру? Смеетесь вы надо мной?

— Почему?

— Идите им платите! В волостном правлении! Я — враг народа. Все выдумал этот ужасный человек! Ваш друг!

Эрнестину немало удивило, что Артур Лангстынь стал волостным старшиной, или, как теперь говорили, председателем исполнительного комитета. Она жила с ним долгие годы по соседству, часто встречалась и вообще-то знала, что Лангстынь не признает ни бога, ни церковь, замкнутый такой, со своеобразными взглядами и уж больно много над книжками сидит, но в политику не вмешивается. Эрнестина считала, что Артур человек вполне порядочный и добрый, несмотря на свою чудаковатость, а то, что он коммунист, ей и в голову не приходило.

Когда Эрнестина уже собралась уходить, хозяйка задержала ее:

— Вы порядочный человек, и от вас я квартирную плату все же возьму: А на остальных, когда англичане придут, я в суд подам, они мне втройне заплатят. Но пускай то, что я вам сказала, остается между нами!

Эрнестина уплатила, но на душе все же было неспокойно. Она обиняком справилась у соседей, но и те не знали, платить хозяйке или кому-нибудь другому.

Через несколько дней она зашла в волостное правление выяснить, правильно ли поступила. Ей было странно видеть Артура в кабинете волостного старшины. В скромном, не по сезону, летнем костюмчике и клетчатой рубашке без галстука он сидел на громадном дубовом кресле с высокой спинкой и, при виде Эрнестины, встал. Улыбнулся чуть растерянной улыбкой человека, по-настоящему не уверенного, на своем ли он месте. Эрнестина не ощутила