Осоковая низина - Харий Августович Гулбис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только когда полоса сосен на дюнах заметно сузилась, Ильмар опомнился и повернул назад, к берегу.
Несколькими днями позже, держа вожжи и кнут и бредя по рыхлой земле за лошадью, впряженной в борону, Ильмар думал о том, что в «Викснах» хозяйничать никогда не будет, а, как вырастет, уйдет отсюда — все равно куда, только бы не остаться тут.
Но он не смел пока никому говорить об этом. Даже матери.
Эрнестина положила в корзину шкатулку для рукоделия, три вышитые скатерки и сверху укрыла платком, чтобы не видели, что несет. Затем срезала на клумбе для Густава десяток нарциссов и отправилась по своим воскресным делам. Тропа вела мимо дома врача, потом по мостку через реку мимо кладбища, мимо школы, до крутого берега, на котором в деревьях пряталась церковь. Эрнестина ходила этой тропой много лет, то была воскресная тропа, и мысли на ней тоже были воскресными.
Могилу Густава Эрнестина содержала в образцовом порядке. На бетонном, напоминающем зернистый мрамор, обрамлении выгравированы имя, даты рождения и смерти Густава. Могила усажена цветами и березками и всегда чисто прополота. Летом и осенью у подножия креста лежат цветы. Это уже второй крест на могиле Густава, старый сгнил в основании, и прошлым летом Эрнестина заказала столяру другой, дубовый. Однако забота о вечной обители Густава не очень утешает Эрнестинино сердце. Она считает это скорее долгом, который выполняет как можно добросовестнее, чтобы никто не мог ее ни в чем попрекнуть. Это отнюдь не значит, что безвременная кончина Густава оставила ее безразличной. Вместе с Густавом они прожили двадцать пять лет, и тут лежит также ее часть их общей жизни, однако, помимо этих настроений, Эрнестину у могилы Густава всегда пронизывает непрошеная мысль — не удери он тогда в Граки… Эрнестина не любит Граки и все-таки живет здесь, ей не нравится деревня, но в город она не перебирается, ей надоело гракское общество, но другого она не ищет. И всякий раз Эрнестина уходит от могилы подавленная и недовольная жизнью.
Но на сей раз она недолго думала о прошлом. Выйдя из кладбища, Эрнестина увидела свою приятельницу Швалковскую, топавшую навстречу по тропинке. Барышня спешила. Румяное детское личико в капельках пота, несколько более крупных капель стекают по третьему подбородку.
— Доброе утро, госпожа Курситис!
Несмотря на долголетнюю дружбу и откровенность, с какой акушерка доверяла Эрнестине различные интимные тайны, личные и чужих волостных женщин, они все еще говорили друг другу «вы».
— Доброе утро.
— Какая страшная жара.
— А по-моему, абсолютно нормальная для июня погода.
Барышня Швалковская несла три рукодельные шкатулки.
— Вы с корзиной! Ведь я тоже могла свои шкатулки в корзину положить!
— Мне кажется, так меньше бросается в глаза.
— Ну конечно!
Прошлой зимой церковный дамский комитет пригласил на свои посиделки из города мастера, который научил дам изготовлять рукодельные шкатулки. Женщины приобрели фанеру, фольгу, стеклянные бусинки, морилку, лак, достали даже янтарные осколки и все вместе освоили основы прикладного искусства. Мягкая, блестящая жесть резалась обычными ножницами, на ней спицами выкалывали солнышки, крестики, елочки. Подготовленную оковку гвоздиками прибивали к фанере, затем прикрепляли бусинки. На фанере выжигали узоры, травили, лакировали ее, и шкатулка была готова. Занимаясь непривычным делом, дамы усердствовали и волновались, даже роптали, но под конец радовались и восхищались своими скрытыми талантами. После мастера появилась рукодельница, за шкатулками последовали узорчатые тесемки, скатерки, шитые полотенца, пестрые носки и перчатки. Это уже для любой женщины было чем-то привычным и никаким чудом не казалось.
В это воскресенье продукцию прилежных дам решили разыграть в лотерею-аллегри. Вначале и не думали мероприятие вроде базара проводить перед церковью. Дамы собирались разучить пристойную пьеску, показать ее в народном доме и там же провести лотерею. Но из представления так ничего и не получилось — никак не могли уговорить подходящих мужчин принять в нем участие. И решили пригласить знаменитого рижского певца Эйжена Веиня. Дамы долго спорили, где устроить концерт — в церкви или в народном доме. Победили сторонницы церкви. И ничего другого не осталось, как и лотерею устроить перед божьим храмом, не перед самыми дверями, конечно, и не у коновязи. Подходящим местом признали площадку возле часовни, или мертвецкой, как чаще называли небольшую мрачную постройку.
— Лучшего места не нашли! — огорченно воскликнула барышня Швалковская.
Принесенные из ближней школы столы застлали простынями и на них собрали вещи, собственноручно изготовленные дамами; какая-то хозяйка привезла прошлогодний мед.
— Кому он нужен? — сомневалась барышня Швалковская.
— А я так в десять раз больше была рада, если бы выиграла баночку меда, — ответила Эрнестина.
За столами во главе с предводительницей комитета госпожой Салминь хлопотали дамы, раскладывали скатерки, размещали перчатки, тесемки и шкатулки. Жена заведующего школой приволокла лотерейное колесо.
— Госпожа Вилцынь! Сюда, сюда, пожалуйста!
— Госпожа Берзинь, взгляните на эту чудесную скатерку!
— Госпожа Янсон, давайте сюда ваши перчатки!
— Госпожа Авен, что мы с медом делать станем?
— Госпожа Салминь, госпожа Салминь!
Тут собрались самые видные, самые добродетельные и прилежные женщины Гракской волости, уважающие и себя и других, если другие, конечно, заслуживали. Кругом приветливые улыбки, приятные голоса, пристойные речи.
— Мои милые дамы! — слегка хлопнув в ладоши, воскликнула госпожа Салминь. — Кому-нибудь из нас придется позаботиться, иначе говоря, постоять тут, за лотерейным столом, на время богослужения и концерта. Вещи без присмотра мы оставить все же не можем.
Постоять во время богослужения вызвались сразу четыре-пять дам, среди них и Эрнестина, но от концерта никто отказываться не захотел.
— Я понимаю вас, милые дамы. Это такое небывалое событие и большое духовное наслаждение, но ради сироток, для которых мы устраиваем эту лотерею, кому-то все же надо было бы…
Иные и не против, но чем же они хуже остальных или уж слишком просты, чтобы наслаждаться искусством. Наконец мягкое
