О верности крыс - Мария Капшина

Кирой, конечно, Шеку всего этого не говорил, зная его лояльность трону. Но говорил о вбивании клиньев между кадарским королём и нок Шоктеном. К Империи у дазаранского посла было то же отношение, что к Кадару, и выводы Шек додумал самостоятельно. К тому же, пока планы Кироя неплохо работали. Не так давно, например, у Джатохе было что-то против Реды, какой-то запасной план. Вероятно, на случай, если ол Тэно слишком круто рванёт власть на себя. Реда об этом знала, и нашла что-то против Джатохе, но доказательства пропали при загадочных обстоятельствах, по каковому поводу у Мише и Кироя был громкий семейный скандал. О скандале Кирой рассказывал, всё прочее Шек восстановил по косвенным деталям и слухам…

Сидя вот так на старом парапете над Арном, например: глядя в воду, с восхитительной пустотой в голове. Или мотаясь с одной пьянки на другую. Для обдумывания важных вещей у Шека была своя метода. Садиться и целенаправленно думать он, при необходимости, мог. Но не любил. Самые здравые мысли всегда приходили внезапно и словно бы из ниоткуда. Когда что-то казалось Шеку стоящим обдумывания, он делал себе мысленную заметку об этом и шёл гулять. Или работать, или флиртовать, или спорить о датрейской тактике игры в шаги, или смотреть, как о-Баррейя командует испытаниями станкового арбалета: рассеянно спотыкается обо всё подряд, но на редкость точно и уверенно при этом орудует специальным воротом с дополнительными блоками. Шек при этом думать мог о чём угодно, а вопрос, отложенный с пометкой "важно" на поверхности сознания не показывался. Но где-то глубоко внутри черепа с этим вопросом что-то происходило, что-то с ним делалось, потому что откуда бы иначе приходило потом готовое решение? На середине восхитительного лаолийского пирога, например.

И чем больше было второстепенных дел, чем быстрей нужно было думать о них и решать какие-то попутные вопросы — тем быстрей приходили решения. В этой связи Шек никогда не понимал, как это посторонние дела могут отвлекать от главного. Посторонние дела не отвлекают, наоборот.

Постороннее безделье, зачастую, тоже. Хорошее такое, безмятежное безделье с чёрным плеском воды о плиты набережной, с безлунной ночью, поглощающей город, с изгибом парапета, с оледенелой мостовой… Полторы луны назад на чёрных мокрых камнях лежали медово-жёлтые кленовые листья. Их втаптывали в мостовую, в слякоть и грязь, так что цвет делался неразличим. Но сверху сыпались всё новые и новые листья, и казалось, этот поток золота никогда не прекратится. Но пятая луна пополудни подошла к концу, началась шестая, и глинистые берега озера и Арна покрылись хрустящей ледяной коркой. Северные причалы притихли на ночь, и Новый город по ту сторону реки лежал тёмный и неприветливый. От факела рядом с Шеком падали красные отблески на мокрую брусчатку, с подмёрзшими лужицами в углублениях между камней. И влево, в воду между набережной и Веройге. Сам замок был освещён — неровно, пятнами, и какие-то части его всё равно тонули в черноте неба и озера. Ночь лежала в углах и изгибах крепостной стены, в проёмах открытых галерей. Из этой темноты вырастала башня или стена, или крыша; или щели окон вспыхивали жадным оранжевым светом. По эту сторону, но дальше к правому берегу Арна, поднималась вверх старая часовня, чёрная и недобрая в темноте, с зияющими проёмами на верху башни, откуда прорывался красный свет, какой-то пожаровый, и этого ощущения не сбивали даже праздничные блики на медном гонге.

Шек сидел на парапете, пока не замёрз окончательно.

Тидзана о-Кайле

2284 год, 22 день 1 луны Ппд

Кааго

Черепица под ногами была приятно шершавой и тёплой. Папка, конечно, не любит, когда бегаешь босиком, но мама никогда за это не ругает, а уж здесь, в Кааго, и подавно никто отчитывать не будет. Жалко, Вен болеет, очень он зря это затеял в такую-то погоду!

Тидзо остановилась, подняв лицо и щурясь на солнце. Под ногой щекотно и прохладно чувствовался мох, левая рука уютно лежала на крупном камне стены. Стена эта поднималась вверх ещё на два этажа, а позади примыкала к Старой башне, широкой и круглой, из грубо отёсанного, изъеденного временем камня. Шагнув вправо, можно было спрыгнуть в проход между главным зданием и конюшнями. Дальше, за скатом конюшенной крыши, темнели на фоне неба зубцы крепостной стены, и не было видно степи с сопками и остатками старых скал, и реки, и края села у излучины, и мельницы. Впереди между навесом из дранки и крышей оставалась щель — как раз достаточная, чтобы сесть на корточки на краю, придерживаясь одной рукой за навес, и заглянуть. Под навесом после яркого солнца было сумрачно и прохладно. В нескольких шагах от Тидзо на высокой подставке сидела большая коричневая птица. Рядом с птицей стоял незнакомый человек с коротко стрижеными бородой и усами и с большой неуклюжей варежкой на правой руке. На этой варежке он протягивал птице кусочки мяса. Птица искоса поглядела на угощение, шагнула поближе и стала было есть, но человек её как будто дразнил: когда птица пробовала оторвать кусочек, рука в перчатке поднималась вслед за клювом. Птица переступила, кося недобрым глазом и чуть расправляя крылья, потянула ещё раз — рука поднялась, — и тогда птица, балансируя полураскрытыми крыльями, прижала еду оной ногой, матово блеснув чёрными когтями. Как-то незаметно она оказалась на руке человека. Доев, вернулась на своё место и стала деловито вытирать клюв об обёрнутый дерюгой брус, не обращая на людей внимания.

— Хорош, правда? — сказал человек. Тидзо никого больше под навесом не видела, так что говорили, похоже с ней.

— Очень! — честно сказала она, свешивая ноги и спрыгивая. — Здрасьте! — она протянула руку. Человек весело сверкнул зубами, но руку пожал без смеха, как взрослой.

— Хега, сокольничий, — сказал он. — А ты Тидзо о-Кайле, верно?

— Угу, — сказала Тидзо, во всю разглядывая птицу. У всей домашней птицы глаза были — пустые бусинки, без следа мысли, и какие-то мутные. Эта смотрела в ответ тёмно-карим глазом, и взгляд был цепкий, острый и подозрительный.

— А это твой тёзка, — сказал Хега. — Ястреб1.

Тидзо невнятно пискнула от восторга и хотела протянуть к тёзке руку, но Хега не пустил:

— Будешь ходить с дыркой от клюва посреди ладони. Он всего пятый день у нас. Молодец, конечно, уже на перчатке ест, но дикарь-дикарём. Вот подучу его ещё немного, и пойдём в поле охотиться.

— А можно мне с вами? — выпалила Тидзо. Хега улыбнулся.

— Можно, почему нет. Но тебе тогда надо каждый день приходить, чтобы он к тебе привык. Будешь?

— Буду! — закивала Тидзо. — А на кого он охотится?

Хега положил перчатку на стол и сел рядом на лавку. Тидзо залезла на стол с ногами.