Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

поговорить, но как - не представлял. Ричард никогда не относился к числу лиц, готовых поделиться своими глубоко потаенными мыслями, а Роб не привык выражать чувства словами. Никогда до этого он не ощущал потребности поверить горести другим, исповедоваться в страхе перед будущим. Но Роб до настоящего момента также и не находился в изгнании.

Перси подумал, что бессмысленно рисковать жизнями, как делают они с Ричардом, и, тем не менее, не иметь возможности признаться в тоске по родному дому или страхе... Но смысл был. Роб снова задумчиво выпил. С остальными товарищами гордость призывала его принимать вызывающую и отчаянную позицию, словно потеря семьи и дома стоили жертвы, если последняя сохраняла честь. Однако, с Ричардом он должен был говорить правду, поэтому невозможность ее произнести расстраивала и заставляла чувствовать недовольство собой.

"Часто думаешь о доме, Роб?"

Перси моментально поднял глаза. Ричард предоставлял желаемый шанс. Необходимо было только сказать то, что так горько пылало на его языке... но Роб обнаружил, что не способен на это. Привычка слишком укоренилась, бесстрастная поза стала слишком привычной. Перси обезмолвил сам вопрос, ни разу не отдалявший его от вынужденной осведомленности этих безрадостных декабрьских дней. Если бы он хорошо понимал значение изгнания в чужую страну, выбрал бы Роб тогда отплытие с Диконом и Эдвардом в Бургундию?

В хаосе, в который обратился Донкастер, и в последующем неистовом бегстве находилось мало времени на здравые рассуждения. Эдвард был его сувереном, а Дикон - другом. Как можно было поступить иначе, чем разделить их участь?

Хотя сейчас он столкнулся с подлой действительностью изгнания, с враждебно настроенными фламандцами, с безденежьем и нарождающимся осознанием, что может никогда больше не увидеть Англию, что может закончить, продав свой меч одному из князей многочисленных итальянских городов-государств. Сейчас Роб уже не мог быть уверен, что сделал бы в Донкастере. Но ничто на земле не могло вынудить его допустить, что Ричарда тоже мучают подобные сомнения.

'Временами, бывает', - беспечно ответил Перси и ухмыльнулся. 'Но ничего страшного, даже если вернемся мы не скоро! А до этого времени существует много вариантов для человека, умеющего повеселиться здесь, в Брюгге!'

Ричард посмотрел на него непроницаемыми темными глазами. 'Тогда - веселиться', - произнес он и поднял свой бокал с вином, прикасаясь к бокалу Роба в насмешливом салюте.

Перси снова оглядел залу, в напрасном поиске английских лиц. Его взгляд блуждал по фламандцам и итальянцам, возвратившись к держащейся за лестничные перила и стоящей и на ступеньках, ведущих к комнатам на верхнем этаже, девушке. Цвет ее волос напоминал о пшенице, губы были окрашены в ярко-красный, а корсаж с низким вырезом едва удерживал щедрый дар, сделанный природой красавице. Перехватив взгляд Роба, она улыбнулась и сделала приглашающий жест, не нуждающийся в переводе.

Юноша ответил на улыбку. Девушку звали Аннеке, и Роб не воспринимал свое недостаточное знание фламандского или ее поверхностное знакомство с английским иначе, как мелкое неудобство после двух случаев, когда он разделил с ней постель наверху. В Лондоне публичные дома нуждались в лицензиях и были заключены внутри районов, отличающихся более недоброй славой, но доступные девушки Брюгге часто снимали комнаты в трактирах, позволяющих им легче отыскать клиентов, каковой обычай Перси считал одновременно удобным и благоразумным.

Однако он не шелохнулся, чтобы подняться и неохотно отвел глаза от высоко поднятых прелестей Аннеке, заметив, что Ричард тоже рассматривает девушку.

'Поздравляю с хорошим вкусом, Роб... Совершенно'.

Перси рассмеялся. 'Ты не потерял времени даром, правда?'

'Надеюсь, что нет. Но я посоветовал бы тебе перейти к действиям, прежде чем ее внимание будет занято чем-то иным'.

Роб пожал плечами, ничего не ответив.

Ричард помедлил, словно взвешивая свои слова, а потом развязал кожаный кошель, свисающий с пояса, высыпая на стол монеты. Разделив их на две приблизительно равные кучки, он подтолкнул одну из них через стол к другу.

'У меня почти выскочило из головы... Я должен тебе деньги за нашу прошлую настольную игру'.

Увидев, что Перси и не собирается прикасаться к монетам, Ричард тихо произнес: 'Бога ради, Роб, не отталкивай меня так черство, в конце концов'.

Роб не потребовал дальнейших уговоров, потянувшись за деньгами. 'Не представляю, почему ты должен считать себя обязанным мне, Дикон. Но я почти совсем на мели и соглашусь на это... как на заем. Согласен?'

Ричард кивнул. 'Иди уже. Она не станет ждать тебя долго'.

'Уверен? Мне не по душе оставлять тебя одного...'

'Иисусе, мне что- нужна нянька? Более того, при известной удаче, долго я один не останусь'.

Роб ухмыльнулся и отодвинул свою скамью. 'За Бога и Йорка!' - объявил он, заставив Ричарда захохотать.

Ричард осушил полный бокал, надеясь, что вино его согреет. Он был приучен к кусачим зимам Йоркшира, но не привык обходиться без подбитых мехом курток и тяжелых дорожных плащей. Гордость мешала просить у Грютхюзе еще одну ссуду, ибо они уже так сильно задолжали господину Брюгге, что Ричард задавался вопросом, возможно ли когда-либо его семье расплатиться с ним.

Поставив бокал, он пододвинул к себе свечу. В ее обманчивом свете, молодой человек вытащил из камзола ровно сложенный льняной носовой платок, который аккуратно развернул, доставая стопку довольно зачитанных писем.

Верхнее письмо было запачкано и хранило печать герцогини Йоркской. Материнское письмо выделялось краткостью, характерной конкретностью и исключительно деловой информацией. Она подробно рассказывала, без личных комментариев, что Уорвик сейчас называет себя назначенным королем наместником государства, что он снова стал капитаном Кале, лордом Адмиралом и Великим канцлером. До настоящего момента Уорвик не разжигал гонений против сторонников Йорков, но, во время собрания парламента, приговорил Эдварда с Ричардом к смерти, равно заменяемой изгнанием с поражением