Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Джон Джозеф Мёрингер

На этом празднику в мою честь пришел конец. Стив с парнями вернулись обратно к телевизору, где «Метс» сражались в шестнадцатом иннинге против «Астросов» из Хьюстона на национальном чемпионате. Пока остальные пили и смотрели игру, я нырнул в телефонную будку и набрал мамин номер.

Спустя пару дней после того, как «Метс» выиграли шестой матч мировой серии, я приступил к работе в «Таймс». До последнего удара, когда никто уже в них не верил, они продолжали биться, и все-таки одолели бостонских «Ред Сокс» на десятой подаче. Теперь они наверняка должны были выиграть серию – все в «Публиканах» это знали.

– Даже жаль этих бедолаг из Бостона, – сказал мне дядя Чарли после того, как Рэй Найт перебежал домашнюю базу в победном броске.

– Только представь, что делается сейчас в барах по всей Новой Англии! Ох! Сердце кровью обливается.

Дядя Чарли питал сочувствие к проигравшим, а проигрыш «Сокс» был в его глазах особенно трагическим. В тот момент мне даже стало немного стыдно за свою неприкрытую радость из-за победы «Метс».

По моим подсчетам, торжественное шествие в честь этого события должно было состояться на Манхэттене в то самое утро, в тот самый момент, когда я пойду в «Таймс» в свой первый рабочий день. Из всех знаков, посланных мне вселенной, этот был самым говорящим и показательным. Против всех прогнозов, я и моя команда больше не были лузерами. Моя новая жизнь, настоящая жизнь, жизнь победителя, наконец-то началась. Я переступил через былые неудачи, через опасную тягу к провалу, перерос свою детскую нерешительность – пытаться или не пытаться.

Оставалась лишь одна тоненькая ниточка, связывающая меня со старой жизнью и отношением к себе как к недотепе. Сидни. В ту неделю я получил от нее еще одно письмо. Она по-прежнему меня любит, по-прежнему скучает, ей по-прежнему нужно время. В конверт она вложила свое фото. Стоя в «Публиканах» сразу по окончании шестого матча, я перечитывал ее письмо и разглядывал снимок, а вокруг бушевало торжество. Бар превратился в вертеп. В нас бурлил выпитый виски и вера в себя и собственное будущее, внушенная редкой удачей нашей команды, так что у меня появилась идея. Я попросил Твоюжмать принести мне ручку и марку из кабинета Стива в подвале. Он сказал то ли что-то про ягодицы, то ли посоветовал отцепиться. Я взял ручку и марку у дяди Чарли, сцарапал свой адрес с конверта и переадресовал письмо Сидни обратно. Заново запечатал, оставив листок и фотографию внутри, протолкнулся сквозь толпу к выходу и понес письмо в почтовый ящик. Тот самый, мой счастливый, из которого я отправил свои статьи в «Таймс».

Мне все было ясно. Если я дам Сидни столько времени, сколько ей нужно, то в конце концов она будет моей. Я пережду и Трастовый Фонд, и любого другого, кто встретится ей на пути, и мы с ней поженимся. Поселимся в доме рядом с ее родителями, заведем двоих светловолосых детишек, и каждый раз, когда она будет зевать или отвечать на телефонный звонок из другой комнаты, у меня сердце станет уходить в пятки. Вот какая жизнь меня ждет – заранее спланированная, предопределенная. Я уже видел, как она вздымается передо мной, словно экран в автомобильном кинотеатре. Но была и другая жизнь, которая тоже меня ждала, жизнь без Сидни, тоже предопределенная. Ее я пока не видел, но чувствовал, верил в нее благодаря «Таймс», и «Метс», и «Публиканам». Я слышал голоса из этой другой жизни так же отчетливо, как голоса у меня за спиной, раздающиеся из бара. Мне вспомнилось, как профессор Люцифер рассказывал нам о противостоянии фатума и свободной воли – загадке, терзавшей лучшие умы на протяжении тысячелетий, и я подумал, что надо было слушать его внимательнее, потому что сейчас, стоя возле своего счастливого почтового ящика и опуская письмо Сидни в щель, я не понимал, почему фатум и свободная воля считаются понятиями противоположными. Возможно, думал я, стоя на распутье, мы и вольны выбирать, но это все равно выбор между двумя предопределенными путями.

Я выпустил из пальцев конверт. Раньше я никогда не уходил от Сидни. Никто никогда от нее не уходил. Я знал, что когда она получит собственное письмо и фото – возврат отправителю, без комментариев, – то больше не станет писать мне или звонить. Я вошел назад в бар, попросил у дяди Чарли еще скотча и рассказал, что сделал. Он ткнул меня пальцем в грудь и поднял тост. За меня. За «Метс». 25 октября 1986 года, когда я потерял любовь всей своей жизни, дядя Чарли объявил посетителям бара – никто не слушал, но с его стороны очень мило было сделать такое, – что его племянник – победитель.

Глава 30. Паленый

Быть копировщиком оказалось не сложнее, чем продавцом товаров для дома. Коллега объяснила мне суть работы за каких-то пять минут: мы отвечаем за «доставку сэндвичей» и «сортировку копий». Поскольку у редакторов нет времени добывать себе еду, сказала она, я должен буду обходить новостной отдел и принимать заказы, а потом бежать через дорогу в круглосуточную забегаловку «У Эла». А все остальное время получать и сортировать копии бумаг, поступающих по телеграфу. В «Таймс» имелись компьютеры, но редакторы, особенно старой закалки, отказывались пользоваться ими. Поэтому новостной отдел тонул в бумаге. Статьи, заметки, бюллетени, телеграммы, обзоры и выжимки материалов, предлагаемых для первой полосы, вылетали из гигантских принтеров толстыми пачками по двенадцать копий, которые надо было рассортировать, особым образом сложить и разнести – быстро. Редакторы понятия не имели о последних новостях, пока бюллетень не приземлялся в их лоток для входящей корреспонденции, так что копировщики играли несоразмерно важную роль в информационной цепочке. Еще важней было, чтобы старшие