Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин

– Раковина – символ целомудрия… У Венеры и Весны один лик, не правда ли? Весна – та же Венера, та же. Художник, когда писал, видел перед собою Симонетту Веспуччи, возлюбленную Джулиано Медичи, умершую от чахотки всего за несколько дней до того, как Джулиано был заколот кинжалом заговорщиков-Пацци; Симонетта, а не Фиоретта Години, как привыкли думать, именно Симонетта, я настаиваю, родила Джулиано сына Юлия, незаконного сына Медичи, ставшего римским папой, увы, понтификат Климента VII пришёлся на сложные времена ожесточения, слишком сложные, бушевали войны с испанцами и французами, Рим при Клименте VII был разорён и опустошён ландскнехтами-немцами, папа вынужденно укрывался в замке Святого Ангела, потом, когда иноземцев-неприятелей с божьей помощью скосила чума, против папы-флорентийца плела подлые интриги римская знать, но он, будучи ещё кардиналом, дал свободу рук Микеланджело, – мысленно мы вновь обошли капеллы Медичи. – А «Портрет неизвестного с медалью…», хотя многие принимают его за автопортрет художника, является, я в этом убеждён, – громко, так, что эхом отозвались пустоватые залы, притопнул, – является идеализированным портретом Лоренцо Великолепного, болезненного и некрасивого внешне, так художник выражает искреннюю признательность своему всевластному другу и покровителю, а медаль с профилем Козимо Старшего символизирует преемственность власти, почтение, выказанное внуком деду.

Двинулись вдоль окон, которые слепили солнцем и блеском Арно, поток красноречия неожиданно иссяк. Мальдини проследил за манёврами облака, ловко избегавшего столкновений с крышами и деревьями Ольтрарно, хитро прищурился. – Вы не выкроили времени на Палатинскую галерею? Могу предложить вам самый короткий и романтичный при этом путь.

Не дожидаясь моего согласия, Мальдини с решимостью шагнул к невзрачной двери, достал из портфельчика связку ключей – я уже не сомневался, что у него подобраны ключи ко всем флорентийским тайнам.

Диего Веласкес, Эжен Делакруа…

– У нас богатейшая галерея автопортретов!

– Бернини? Лоренцо Бернини?! – я думал, что есть единственный его автопортрет, тот, на котором он в белой рубахе, с бантом, висящий в вилле Боргезе; кстати, увидев его, я и подумал о родстве барокко и романтизма, на том автопортрете молодой Бернини похож на Байрона.

– У Бернини много автопортретов, он без ума был от лепки собственного лица. Любовался собой: молодым, зрелым, старым… всю долгую жизнь свою смотрелся с замиранием сердца в зеркало и красил-мазал, – издевался Мальдини, – зодчество оставляло нашему романтику-долгожителю чересчур много времени на самолюбование, экая задачка, два раза махнуть ножкой циркуля, разместить по дугам сотни одинаковых уродливо-толстых колонн… и только на колоннаду свою он не пожалел десять лет.

– Одиннадцать.

– Тем более.

Мы ступили в пыльную тьму, вскоре забрезжил свет. Два старинных кресла с красно-жёлтой парчёвой прорванною обшивкой, чьи-то портреты, холсты, повёрнутые лицевой стороной к стенам, в углу – заросшие паутиной оконные рамы; как на заброшенном чердаке.

Свернули налево, я понял, что мы шли по коридору Вазари.

– Снизу, из мясных лавок, поднималась вонь, летом вонь делалась нестерпимой, разгневанный Козимо 1 специальным указом… – напоминал Мальдини. Я поглядывал в окна – наискосок, наслаиваясь на блеск реки и глубинную белизну облаков, уплывало рваными жёлтыми пятнами отражение моста; тёмная заострённая колокольня Санта-Кроче над фасадами набережной, повыше, в солнечной дымке – сиреневато-синие, наложенные на бледную небесную лазурь горы.

– Готовится ремонт, часть портретов сняли… здесь издавна вывешивали парадные портреты Медичи. Мальдини повернул один из прислонённых к стене портретов. – Франческо, наш незабвенный герцог Франческо 1, – прошептал, старательно сдувая пыль со смугло-коричневатого, дурно написанного лица.

– Его вместе с женой за тихим-мирным ужином в загородной вилле, расписанной Потормо, отравил пирожным родной брат Фердинандо? – спросил я, расчихавшись от пыли, – отравил, чтобы самому занять трон великого тосканского герцога?

– И эту злобную сказку сочинили завистники Флоренции, и эту, одну из многих, но если вам угодно… Франческо погубила жена-венецианка, – я почувствовал, как сник Мальдини, вопрос мой отнял у него жизненную энергию. Вздохнув, показалось мне, из последних сил, он взялся подыскивать оправдания коварному братоубийству, ибо на сей раз мы стояли рядышком, ему не удалось бы притвориться глухим. – Бесплодная венецианка, короновавшись, хотела укрепить своё положение у трона и задумала незаконно передать в будущем власть наследнику, который не был урождённым Медичи: сына подкупленной ею женщины она обманом пыталась выдавать за сына Франческо, она манипулировала загипнотизированным ею Франческо, ранимым, преданным алхимии и искусствам, превратившим Уффици из государственной канцелярии в собрание великой живописи, манипулировала бедным обречённым Франческо. В глазах Мальдини стояли слёзы, он не переставал искренне жалеть погубленного венецианкой герцога, я понял теперь, почему так опечалился он, когда в палаццо Веккио отпирал дверь в увешанный картинами кабинет Франческо.

– Как её звали, гипнотизёршу-венецианку?

– Бьянка Капелло. Знатная по венецианским меркам, Бьянка втайне от своей семьи вышла по любви замуж за простолюдина-флорентийца, служившего одно время в венецианском отделении нашего банка, перебравшись во Флоренцию, загипнотизировала Франческо. Бьянка была достойна проклятия, – топнул ножкой Мальдини, – её гербы отбили с фасадов, её похоронили без почестей, она нам принесла позор.

– Как жене простолюдина удалось…

– Благодаря гипнозу, как ещё? Франческо, тогда наследник престола, ехал в церковь через площадь Сантиссима Аннунциата, а Бьянка жила в одном из смотревших на площадь домов, Франческо увидел её лицо в окне и уже не смог успокоиться до тех пор, пока она не стала его любовницей. После сближения Франческо и Бьянки труп её мужа нашли на мосту Санта Тринита, потом умер естественной смертью Козимо 1, Франческо взошёл на престол, вскоре умерла и первая жена его, Джованна Австрийская… – правда, злобная сказка, сколько своевременных смертей сразу! – подумал я, – Франческо беспрепятственно обвенчался с Бьянкой, но не шумным, не очень-то весёлым получился тот праздник. Если ко дню бракосочетания Франческо и Джованны расторопный Амманати украсил сады Боболи гротами, бассейнами, а площадь Синьории фонтаном Нептуна, то бракосочетание Франческо и Бьянки отметили лишь балом с фейерверком, придворные чуяли плохой конец… увы, излишне пышный фонтан Нептуна не лучшая вещь Бартоломео, не лучшая, согласны? Ах да, мы это обсуждали уже… да, вещь предбарочная, для нас неуместная, – бедолагу ли Бандинелли, Вазари, Амманати, даже Микеланджело, – подумал я, – он воспринимал как своих современников, едва ли не близких своих друзей, с которыми попивал когда-то вино, с похвалами или добродушной критикой он, подобно медиуму, мог обращаться к ним напрямую. Ничего специально к роковой свадьбе Франческо и Бьянке не успел преподнести Амманати, – всё ещё думал я, хотя ум мой в душном пыльном коридоре мутился, – но мост-то его, изысканно-прорисованный и бесспорно уместный мост Санта Тринита, уместным был, оказывается, во всех отношениях, включая самые тёмные, дивный мост Амманати, как нельзя вовремя, приглянулся в качестве места преступления наёмным убийцам первого мужа Бьянки… – Да, – донёсся голос Мальдини, – Франческо и Бьянка обвенчались, но Фердинандо не желал допустить…

– Кто испёк сказочное пирожное?

Нет, он не слышал вопроса, не желал его слышать, с любовной тщательностью протирал портрет Франческо 1 тряпкой, до того свисавшей со спинки старого, пылившегося по-соседству кресла; заблестел лак, на лице несчастного Франческо 1 ожили детские большие глаза.

– Бесполезно гадать, сколь мудро, успешно или бездарно правил бы Флоренцией династически-незаконный наследник бездетных и потому заслуженно отравленных Франческо и Бьянки, – сказал я намеренно громко. – Зато, – для верности я, дивясь собственному садизму, склонился к уху Мальдини, – зато отлично известно, что Фердинандо 1, чистокровный Медичи, отравил правившую чету под утончёнными, воздушно-манерными, но так и не доконченными росписями Понтормо, чтобы властно повести Флоренцию к сонному политическому упадку, спасшему от поругания её строгую красоту, позволившему безбедно проспать барокко. Не пора ли отдать должное Джамболонье? Скульптор он, конечно, послабее, чем Вероккио или Донателло, но именно ему выпала честь обессмертить в чугуне кондитерский ядовитый подвиг, воздвигнуть на площади, помнящей сеанс оконного, гибельного для Франческо и самой Бьянки гипноза, грозный конный памятник Фердинандо 1, истинно великому герцогу, отравителю и спасителю…