Память сердца - Рустам Мамин

– Медведь молодой. Играет! Стрелять ни к чему, сейчас рыбой надо заниматься. Смородиной, орехами. Не до медведя. Пусть подрастет…

И мы поплыли дальше. Дима поясняет:

– Сейчас, за поворотом, в тиши – утки место облюбовали. Там поохотимся. Мы опять – со стороны реки, а ветер – от них. Нас не сразу учуют…

Мы тихо повернули и, идя без мотора, вышли из-за поворота.

На воде больше десятка уток. Река несет лодку к ним. Дима держит ружье у плеча, прицеливается. Мне походя командует:

– Берите весла! Приготовьтесь!..

И выстрелил! Стая мгновенно взмыла в воздух. Дима кричит:

– Давай! Греби быстрей!..

На воде барахтаются, бьют крыльями подранки. Подплываем, успеваем вытащить из воды трех. А два подранка вдруг тяжело отрываются от воды и низко-низко летят к кустам. Дима расстроился:

– Мне, дураку, надо было сперва объяснить суть охоты. А я… Потеряли двух уток!

Оказывается, у него заряд – рассеивающий, он глушит по многу уток сразу.

– Надо быстрей собирать, иначе улетят. Хорошо, если только контужены, а бывает, улетит и там, в кустах, погибает. Без охотничьей собаки их не достать…

Он врубил мотор, и мы пошли дальше. Алина предложила выйти на берег, прогуляться, показать мне тайгу. Вышли. Она почти сразу подняла тревогу:

– Тут следы какие-то свежие!

Дима пошел посмотреть и быстро вернулся:

– Это медведь, матерый! Только что прошел, может вернуться. Быстрей в лодку!..

Поплыли дальше. Уток больше не встретили. А на обратном пути видели матерого медведя. Он стоял там, где мы собирались прогуляться, и провожал нас, как показалось, тяжелым суровым взглядом. Пока мы не завернули…

Дима пригласил нас на жареную утку по-охотничьи: без всяких приправ – чистый аромат настоящей дичи:

– Зажарю всех! Чтоб в памяти надолго оставались и вкус, и охота…

Жена Димы Ася положила мне и Алине по целой утке – поджаренной, с хрустящей румяной корочкой. Дима поднял стопку, приготовился произнести тост…

Мне же не терпелось впервые в жизни попробовать вкус жареной дикой утки. Московские утки – из магазина – почти не отличаются от куриного мяса. А я помнил и помню вкус деревенских уток и гусей. Ася сказала:

– Я так много переела этих уток, что, кажется, московская курица вкуснее Диминых уток. Ну пожалуйста, пробуйте, как вам желается! А выпить вы всегда успеете!

Я попробовал… И не заметил, как съел всю утку! Ну, во-первых, она несколько меньше наших. А что касается вкуса!..

У меня нет слов, чтобы описать это. Дорогие мои, нужно попробовать! А попытаться передать вкус – ну ничего не передать! Можно только подбирать слова восторга и восхищения… И только!.. Ну почмокать для возврата ощущений и услады слуха. Поезжайте к Диме, он вас всех накормит!

Кстати, поведаю-ка я вам, как один инженер ленинградского завода оказался в этих местах. Встречался я с ним и его женой. Беседовали – неторопливо, душевно. Ленинградцы, они все равно что москвичи. Почувствовал я родные души.

– Пишет мне однополчанин, – попыхивая трубкой, рассказывал мне хозяин, не помню уже, к сожалению, его имени. Мы с ним от Москвы почти до Берлина дошли; оба ранены, после войны переписывались. Он постоянно приглашал приехать в гости. Шли годы. Ну как приехать в отпуск? Это же у черта на куличках! За пазухой у кузькиной матери…

– Пока доберешься – и отпуск кончится! – звонко рассмеялась его жена. – Да и все отпускные уйдут, на обратную дорогу не останется.

– И вообще, мы с супружкой тяжелы на подъем, – он добродушно и ласково обнял ее за плечи. – И вдруг присылает он нам кучу денег и зовет: «Приезжай! Может, последний раз увидимся. Приезжай с женой». Подумали и решили: нельзя же обратно деньги отсылать! Надо уважить. Сколько денег своих хватит, – поедем на них, его деньги попробуем не трогать. Поехали…

Я слушал рассказчика и удивлялся. Надо же – истый горожанин, питерский интеллигент, и явно не в первом поколении. И, рассказывая-то о своем городе, больше называет его Питером. Пышная, чуть тронутая сединой шевелюра, шелковая домашняя тужурка, отделанная крученым кантом. В зубах хорошая дорогая трубка. Пахнет дорогим голландским табаком. В то время я и сам не выпускал трубку изо рта, в чем-чем, а в этом разбираюсь. Словом, передо мной сидел не отшельник из забытой богом глубинки, а философ-гурман, очень похожий на русского барина. Было в нем что-то от мхатовского артиста Ливанова: неспешный бархатный баритон уверенного в себе человека, плавные жесты…

– Ну, так вот: добрались. Неделю пожили, – и что вы думаете, товарищ дорогой?.. Дали телеграммы в Питер, чтобы выслали все наши документы! Бросили квартиру родственникам и остались жить здесь, на берегу горной Арки. Живем, дорогой мой, – не жалеем! Не болеем, не скучаем…

Забыл пояснить! Человек этот живет не в самой Арке, а в Кетанде, на выселках – в распластанной на многие километры вольной долине за Джугджурским хребтом, где пасутся тысячные стада оленей. Домов там всего девять. Но и они пустуют: хозяева-эвенки кочуют с оленями, бывают дома раз-два в месяц. Приезжают, разбивают перед своими домами с удобствами легкие чумы и ночуют там, рассуждая примерно так:

– В доме опасно, однака! Улисса – наш дом родной. Тайги хозяин – ведмедь – придет, – не учуешь!.. Он дверь ломат, однака!..

Бывший инженер работает в магазине, скорей – при магазине. Представьте его работу: в месяц раз или два выдает оленеводам то, что ими заказано:

– Наедут раз в месяц, заберут весь заказанный товар, продукты, охотничьи припасы, – и всё! Торговля окончена, я свободен, как ветер с гор!

Для себя он заказывает необходимую литературу, журналы. И что-то, по-моему, пишет. На столе портативная пишущая машинка «Эрика», стопка отпечатанных листов. И всюду трубки разные…

– Для эвенков Кетанды районные власти сами мебель заказывают – лучшую, между прочим. По ведомости начислено пятнадцать-двадцать тысяч; через черточку высчитывается стоимость мебели, пианино или еще чего, а оленеводам, как говорят в Питере, – до фени… Если что завезли им в дом, значит, так нужно властям: «Они сидят высоко, однака, им лючче видно». На коньяк осталось – и ладно. Возят на вертолетах мотоциклы для оленеводов, мотороллеры чешские «Чезетта»!.. А как же: денег у них много, ведь в тысячных стадах сколько за лето молодняка прибавится, учесть невозможно. Вот и колдуют, как хотят… Ну, и чтоб на выпивку не тратили, не губили себя… Поглядите, как у них дома обставлены. Такой мебели – чешской, румынской, египетской – ни в Москве, ни в Питере не сыщешь. А они в домах этих и жить не хотят! Да!.. Древний инстинкт выше цивилизации…

Во дворе, на заборе, у инженера три медвежьи шкуры висят. Говорит, косолапые «сами приходят во двор, в окно заглядывают»: