Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Во-первых, массы должны обрести классовое сознание, шире участвовать в общественно-политической жизни через профсоюзы, используя свободу слова, собраний и печати. Во-вторых, перед тем как пролетариат заложит основу бесклассового, коммунистического общества, нужно пройти стадию господства мелкой буржуазии {18}.

Подобные разговоры для Виллиха были чистой ересью. Он обвинил Маркса в предательстве боевых революционных идеалов в угоду собственной безопасной теории.

Виллих был человеком, который не любит сражаться без армии, и потому начал искать союзников против Маркса. Хотя он и был аристократом по рождению, самую широкую поддержку он нашел в среде беженцев среди рабочего класса. Он жил вместе с ними, ел вместе с ними, использовал в обращении к ним фамильярное «ты». Он был гораздо более популярен, чем Маркс с его семейством, живущим в условиях, которые втихомолку называли «буржуазными» и подозревали, что оплачиваются эти условия из средств, отобранных у рабочих {19}.

Чуть раньше в том же году Маркс, Энгельс и их коллеги присоединились к лондонской организации Всеобщий союз революционных коммунистов. Французы, которых в организации было большинство, считали себя последователями Огюста Бланки (это он терроризировал Национальное собрание в 1848 году своим обликом мертвеца с иссиня-бледным лицом и иссохшими губами) {20}. Маркс за многое был признателен Бланки, все еще сидевшему во французской тюрьме, однако с товарищами по новому Союзу отношения испортил довольно быстро, обозвав их «алхимиками от революции». Он полагал, что они способны лишь по-дурацки спровоцировать конфликт, который неминуемо приведет к очередному поражению {21}. Виллих же, напротив, стал гораздо более тесно сотрудничать с этой группой, в которую, помимо остальных, входил уголовник по имени Эммануэль Бартелеми, только что сбежавший из французской тюрьмы, к которой был приговорен за участие в июньском восстании {22}. Бартелеми держал нечто вроде политического салона на Рэтбоун-плейс возле Оксфорд-стрит — очень популярное среди французских эмигрантов место, которое любили посещать и Маркс с друзьями (один из них рассказывал, что Маркс буквально «вожделел схватки с французами»: «все, чего ему не хватало в теории, он пытался восполнить агрессивностью») {23}. Бартелеми в ответ начал посещать квартиру Маркса. Женни его не любила. Бартелеми было не более 30 лет; с черными усиками и козлиной бородкой, из-за которых его лицо казалось очень бледным, почти пепельным, он казался Женни странным; она обнаружила, что у него крайне отталкивающие, пустые, хотя и пронзительно черные глаза {24}. Марксы не знали того, что Бартелеми был очень жестоким человеком, использовавшим политику в качестве предлога для совершения различных преступлений, в том числе — убийств. В революции его больше всего привлекала возможность безнаказанно вонзить нож в чью-то спину.

По словам Вильгельма Либкнехта, 24-летнего коммуниста, также объявившегося в компании Маркса в то лето, Виллих и Бартелеми организовали против него заговор: «Они называли Маркса предателем и говорили, что предателей надо убивать» {25}. Одновременно Виллих обратился за поддержкой к экстремистам и начал делать реверансы в сторону мелкобуржуазных демократов, которых Маркс и Энгельс в прошлом году удалили из Комитета по делам беженцев. Виллих лоббировал их интересы в Комитете, аргументируя это тем, что единая позиция только укрепит организацию. Когда же его предложение было отвергнуто, Виллих в гневе ушел в отставку, покинув Центральный комитет Союза коммунистов. Несколько дней спустя, видимо, ища ссоры, он посетил собрание Союза, где начал оскорблять Маркса и, наконец, вызвал его на дуэль {26}. Вполне возможно, что одна из причин вызова была политической, но внешне это выглядело так, будто поединок вызван тем, что Виллих увлекся Женни, а Бартелеми его сознательно науськивал.

Хотя Маркс был против самого принципа дуэлей, да и в Англии они были под запретом, молодой и галантный Конрад Шрамм, всегда стремившийся прийти на помощь и поддержать семью Маркс, вступил с Виллихом в перепалку и оскорбил его в ответ. Дуэль все-таки состоялась — между 28-летним Шраммом и 40-летним Виллихом {27}. Шрамм не внял просьбам Маркса отказаться от поединка и ночным катером отплыл в Бельгию вместе со своим секундантом, польским армейским офицером Генриком Мисковским, — с ними вместе Виллих и Бартелеми {28}. Либкнехт сообщает, что они договорились стреляться из пистолетов, хотя «Шрамм никогда в жизни не стрелял, а Виллих никогда в жизни не промахивался».

Либкнехт пришел к Марксу домой на следующее утро, 12 сентября, чтобы поддержать Женни и Ленхен. Женни не была причиной дуэли, но, несомненно, чувствовала себя отчасти ответственной за историю с Виллихом. Либкнехт писал, что они ждали известий весь день, но только вечером, когда Маркса и Либкнехта уже не было дома, дверь отворилась и вошел Бартелеми. Француз сухо поклонился и в ответ на вопрос Женни и Ленхен: «Что со Шраммом?» — так же сухо ответил: «Шрамм получил пулю в голову». Снова поклонился и вышел, оставив обеих женщин оплакивать смерть друга. Либкнехт пишет: «Можете себе представить горе и испуг чувствительной женщины; теперь она знала, что ее инстинктивная неприязнь не подвела ее».

Через час обезумевшая от горя Женни рассказала все вернувшимся Марксу и Либкнехту; они отказывались верить в смерть Шрамма.

Однако на следующий день, в то время, когда они разговаривали на эту тему, «открылась дверь, и вошел человек с забинтованной головой, весело смеющийся — тот, кого все оплакивали. Он рассказал, что пуля прошла по касательной и лишь оглушила его. Когда он пришел в себя, то был один на берегу моря; при нем находились лишь его секундант и врач» {29}.

Шрамм выжил, но отношения Виллиха и Маркса так и не наладились. Через 4 дня после дуэли, во время заседания Центрального комитета, произошел окончательный формальный раскол.

В протоколах заседания нет ни слова о предшествовавшей расколу драме. Маркс, с его блестящим, как алмаз, и таким же острым и твердым умом, знал, что выйдет победителем из любого поединка интеллектов. Он мог проявлять свой вулканический темперамент в частных беседах и спорах — но в подобных встречах он, казалось, наслаждался тем, как срывается в истерику оппонент, сам оставаясь невозмутимым, рациональным и убийственно логичным. Так и случилось, когда Центральный комитет обсуждал и голосовал за его предложение переместить исполнительный орган Союза коммунистов из Лондона в Кельн; объявить прежний устав недействительным и переписать его, а также разделить лондонский филиал Союза на две группы, или «района», — обе они подчинялись бы организации в Кельне, но не пересекались бы друг с другом {30}.