Отходняк после ящика водки - Альфред Кох

Однако в городках по соседству происходят и совершенно другие вещи. Однажды моя жена здесь, на Кейп-Коде, приняла участие в демонстрации в поддержку традиционных ценностей. Она, в составе большой группы местных жителей, толкая перед собой коляску с маленьким сыном, защищала право мужчин и женщин на секс в его обычном понимании. Демонстранты несли плакаты примерно следующего содержания: «Boy + boy = 0, girl + girl = 0, boy + girl = baby». И тому подобные призывы. Вернувшись с очередной рыбалки, я в целом одобрил ее гражданскую позицию по защите человеческой популяции.

Но этот клочок земли имел и другую историю. Отсюда, из поселков Кейп-Кода, уходили в XVII–XIX веках в океан бесстрашные рыбаки. Это здесь разворачивались события величайшего произведения американской литературы «Моби Дик». Это отсюда вышли на спасение жюльверновского пятнадцатилетнего капитана Дика Сэнда отважные бостонские китобои. А помните фильм «Совершенный шторм» с Джорджем Клуни? Так это все об этих местах, о рыбаках Новой Англии.

Таким образом, Кейп-Код является самым центром американской истории, которой, как утверждают многие, у них нет и которой сами американцы очень дорожат. Из этих мест есть пошла земля американская. Ну то есть не американская вообще, а та, что принято называть Америкой белых. Америкой англосаксов. Или, как они себя называют, WASP – белый, англосакс, протестант. Что можно еще прочитать как «оса». То есть отсюда разлетелись по всему континенту эти самые «осы» – горластые и напористые янки, удивившие мир своей дерзостью, трудолюбием и стремлением к свободе. И конечно, жестокостью по отношению к местному населению.

Во всей этой американской легенде об освоении континента очень много мифов и святочных благоглупостей. Отцы-основатели, типа Винтропа, до боли напоминают ветхозаветных патриархов, приведших свой народ в Землю обетованную. Трогательные истории о мирной жизни и взаимопомощи между пилигримами и индейцами способны выжать слезу умиления, если не знать, чем потом закончилась эта идиллия.

Но в американской мифологии есть еще и своеобразная ландшафтная эстетика. Она почти вся сосредоточена на острове Нантакет. Этот крохотный островок, находящийся между Нью-Йорком и Бостоном, решительно ничем не примечателен. Серый океан несет свои холодные волны на длинные пустынные песчаные пляжи, поросшие редкой клочковатой растительностью типа осоки.

Неприметные, крытые дранкой и крашенные белой краской, небольшие домики уныло смотрятся на почти всегда пасмурном небе. Расположенные по берегу, раскрашенные в красный и белый цвета, маяки (непременный атрибут всех местных открыток, картин и постеров) не изменяют общего банального впечатления от острова. Если сравнивать его с чем-либо, хорошо нам всем знакомым, то он напоминает низкие берега Азовского моря или пустынные берега Ладоги с холодными, меланхоличными дюнами.

Однако не дай Бог выказать безразличие к этому пейзажу вслух. У американцев хорошим тоном считается восхищаться этим воплощением посредственности. Этого троечника среди ландшафтов по молчаливому согласию принято считать отличником. Вы были на Нантакете? Боже! Как вам повезло! Какая там красота! Согласитесь, вы не видели ничего красивее! Дорогой, видишь, люди уже побывали на Нантакете, а ты все никак не можешь меня туда отвезти. Боже, как я мечтаю хоть одним глазком увидеть эту красоту. И так далее и тому подобное.

Этой зимой я отдыхал в Аспене, в Скалистых горах. Там у меня был горнолыжный инструктор – бывший полковник ВВС США Джон Мур. Он воевал еще во вьетнамскую войну, а потом вышел на пенсию и, купив домик в горах, устроился работать с такими, как я, приезжими лохами. Он был потомок первых поселенцев, приехавших на «Мейфлауэре». Он это несколько раз подчеркнул, с тем чтобы я проникся огромностью свалившейся на меня чести. Быть потомком пилигримов с «Мейфлауэра» – все равно что в России принадлежать царскому роду Рюриковичей. Осознав свое счастье и уже что-то понимая в американских фенечках, я ехидно поинтересовался, не имеется ли у него какой-либо недвижимости на Нантакете. (Владение домиком на этом острове является непременным атрибутом принадлежности к потомкам мейфлауэрцев.)

Полковник не заметил моей иронии и ответил – да, есть домик. Тогда я дежурно восхитился красотой Нантакета. И умный, образованный, много повидавший в жизни человек, находясь посреди потрясающего, неописуемого по красоте и мощи горного пейзажа, начал таращить глаза, чмокать губами, издавать восхищенные звуки. Он делал все то, что по непреложному голливудскому канону положено делать исполнителю роли «восхищенный аристократ». Мне стало грустно. А ведь мы так хорошо говорили до этого о вьетнамской войне, о роли Америки в мире, о детях, о ценах на недвижимость в Колорадо.

Войдя в гавань Нантакета еще до захода солнца, мы тем не менее сразу на рыбалку не отправились. Дело в том, что на тунца нужно выходить с утра, еще до рассвета, поэтому делать было нечего и мы пошли гулять по прибрежному городку. Неубедительный шопинг, свежая морская жратва, маечки с местной символикой – ничего особенного. Удивило большое количество художественных салонов, напичканных мазней местных пейзажистов. Кусок моря (это нарисовано густо-синим), кусок суши (сначала – ярко-желтым, потом, чуть дальше от синего – ядовито-зеленым), маяк (три полоски – две белые и одна красная). Неприятно было смотреть на несоответствие откровенной вторичности этой халтуры и цен на нее, достойных скорее хорошего полотна «новорусского» Айвазовского.

Пока мы гуляли, капитан нашей яхты арендовал рыбацкий катер, поскольку на большой яхте ходить на тунца бессмысленно – он ее почувствует и не подплывет. Вернувшись из города и рано поужинав, мы легли спать.

В четыре тридцать я проснулся оттого, что меня будит помощник капитана по имени (или прозвищу?) Чича. Это был мексиканец-индеец, похожий на молодого Чарлза Бронсона. Парень был невысокий, но ладный и пластичный. Он был всегда весел и услужлив. Еще ему нравилось возиться с детьми. Разбудив дочку, я поднялся на палубу. Боря с двумя своими сыновьями уже сидел внизу, в рыбацком катере, и ругал меня за то, что я опаздываю. Итак, нас было девять человек – я, Борис, трое детей, капитан нашей яхты, Чича и два рыбака, которые владели катером. Как мы уместились на этом маленьком, двенадцатиметровом, суденышке – одному Богу известно, но еще засветло мы отчалили.

Качаясь на небольшой волне, мы удалялись от причала все дальше и дальше. Вокруг было темно, и только бакены показывали нам фарватер, по которому нужно было идти до чистой воды. Вот, наконец, мы миновали маяк, который выдавал короткие, яркие вспышки, прошли вдоль волнолома и оказались в океане.

Не буду здесь описывать прелести встречи восхода в открытом океане, только скажу, что это действительно серьезное зрелище. Не наврали нам писатели и художники-маринисты. Идти нам было долго, часа четыре, поскольку тунец водится в той части океана, которая называется deep ocean, то есть там, где кончается материковый шельф и начинаются глубины от километра и больше.

Конечно, его можно иногда поймать и на шельфе, но чтобы с гарантией – только на глубокой воде.

От Нантакета deep ocean был в шестидесяти милях, а скорость нашего катера была пятнадцать узлов, так что считайте сами. Дети быстро уснули. Да и я, потрепавшись с Борей, тоже начал дремать. Мерное покачивание пологих двухметровых волн, тарахтение двигателя и однообразные звуки людского разговора сделали свое дело – я крепко уснул. Думаю, что было бы малодушием с моей стороны не сообщить, что перед сном я все-таки выпил бутылочку пива.

Проснулся я оттого, что мы стояли. Двигатели молчали, и только было слышно плеск волн о борт. Солнце уже находилось высоко, и было жарко. Я выбрался из кают-компании наружу. Вокруг был океан. Гигантские, но медленные и незлые волны мерно окачивали нашу лодочку. Рыбаки, переговариваясь, устанавливали снасти. Снасти были самые обычные. Большие крепкие спиннинги с катушками шириной сантиметров пятнадцать, миллиметровая суперлеска, толстые кованые крючки, похожие на загнутый гвоздь-двухсотку, живец-наживка из рыбки неопределенной породы. Забросив спиннинги, мы тронулись малым ходом бороздить океан.

Дети, проснувшись, вылезли на свет. Они долго щурились, зевали и все никак не могли окончательно прийти в себя. Мы достали бутерброды, кока-колу, пиво. Начали обсуждать перспективы хорошего улова. Во всем мире у всех народов этот разговор одинаков, и, несмотря на это, все участвуют в нем с живейшим интересом. Не могу уже вспомнить, сколько раз я произносил фразы типа: «Да не рассказывайте мне сказки, здесь нет тунца», – и сколько раз слышал в ответ: «Вчера его здесь было – сколько хочешь! Вон мой сосед аж двадцать штук привез. Все как на подбор – по сто паундов».