Пустое место - Сергей Учаев

– Что? А, нет, не предупреждал, – соглашается она, не спрашивая, о чем шла речь, с Таней.

Маша, скорее всего, вопрос даже не слышала. Витает где-то в облаках. Это я давно уже научился распознавать. Еще бы выведать, что за облака у нее там такие. Но автоматически согласилась с матерью. Всегда так делает, лет с пяти, как начали мы ее вовлекать в семейный совет по тем или иным вопросам. Не то из женской солидарности, не то из прагматических соображений. С мамой спорить – себе дороже. Папа пообижается-пообижается, да и выкинет все из головы, а мама долго помнит.

Но, может, я и не прав. Твердой убежденности нет. Черт его знает, вполне вероятно, что и не говорил. Закрутился с этим проклятым первым сентября и пошло-поехало все из головы вываливаться.

– Коля. Вот видишь. Зачем меня за дурочку считаешь?

– Я не считаю. Просто был уверен, что сказал.

– Да у тебя всегда так. Признался бы честно.

– В чем?

– В том, что ты меня ни во что не ставишь. Что я для тебя как мебель, как предмет обстановки.

– Ну с чего это ты такое говоришь?

– Говорю. У меня же глаза есть. А ты и сейчас из меня дурочку делаешь.

Маша, замечая, что тихое поначалу утро грозит перерасти в полномасштабный скандал, предпочла ретироваться.

– Так, ладно, я пошла

– Иди-иди, – киваю.

Спасайся. А то мама сейчас разойдется не на шутку.

Пока Маша переодевается и прихорашивается перед зеркалом, Таня продолжает:

– Почему нельзя просто предупредить? Проявить уважение. Ведь у людей могут быть свои планы.

«Какие там у нас могут быть планы», – думаю я про себя. За неделю так набегаешься, что лежишь пластом два дня на диване. Точнее, один. Нет ни сил, ни желания куда-нибудь ползти на улицу. Да и идти, по большому счету, некуда. Раньше, в детстве, мы каждое воскресенье всей семьей направлялись в кино или в гости. Теперь ходить в гости нет никакого желания, а в кино незачем. Вон по интернету все показывают, смотри, за всю жизнь не пересмотришь.

– И вот ты к ним в сад попрешься вместо того, чтобы как все нормальные люди провести выходные с семьей…

– Я бы и вас взял. Хотите?

– Ты еще издеваешься, – бросает она мне, выскакивая в прихожую, проводить Машу.

– Пап, пока, – машет мне дочь уже в плащике и берете с помпончиком из коридора.

– Пока-пока, – не вставая, отмахиваюсь я ей в ответ.

Жена целует дочь перед выходом. Дверь захлопывается, и мы остаемся с ней вдвоем в звенящей тишине утренней квартиры.

Она возвращается за стол.

– Ну зачем ты туда поедешь? Позвони, откажись, – уже спокойно просит она и берет меня за руку.

Объяснять ей, что это родители, и от них трудно вот так, просто отказаться, долго, муторно и бессмысленно. Да и не в этом, в общем-то, дело.

– Я еду сейчас, чтоб потом не ехать, – наконец, цепляюсь я за ниточку лжи. – Они ведь сейчас только первую партию вещей и урожая вывезут. Потом еще в октябре поедут. Каждый год одно и то же. Ты же знаешь.

Она сидит молча, ковыряя чайной ложкой в кружке.

Сразу и не поймешь, что там она думает.

Вдруг встает и обнимает меня.

– Коля, Коля, почему ты для всех, только не для нас с Машей? Даже твои учителки от тебя что-то урывают.

– Ничего они не урывают, – говорю я и целую ее.

Она тянет меня за собой из кухни.

Мой кофе так и остается недопитым.

Спустя какое-то время я наконец выхожу из подъезда. Прохладно. Но холодком по утрам тянет уже и в августе. Рано утром порой стоит довольно густой туман. Он висел и сегодня, заслоняя соседние дома. Однако сейчас белесая пелена развеялась. Вокруг легкая водянистая взвесь и холодные лучи солнца. Прохожих немного, но больше, чем по субботам летом. Многие, подобно мне, все же отправляются сегодня на работу. Обычно я еду в школу на троллейбусе для скорости. Но сегодня, несмотря на то, что время уже слегка поджимает, хочется пройтись пешком. После утреннего.

Женщина опустошает мужчину. Но иногда это опустошение бывает приятным. Ты можешь что-то дать, и от тебя этого хотят и ждут. Не знаю, как кого, а меня окрыляет именно этот абстрактный смысл отношений. Физиологическая часть любви с годами становится чем-то символическим. В ней начинаешь ценить нечто потаенное, лежащее по ту сторону от избитых пошлых телодвижений. Весь человек раскрывается здесь, весь он здесь без утайки. А если нет, то это действительно самое скучное занятие.

Таинство брака. Очень верное определение.

Пустой и довольный я шагаю по улицам. Если бы не школа, осень была бы прекрасна. Но есть какой-то закон в жизни, что самые приятные вещи непременно оказываются чем-то отравлены. Работать летом и зимой, отдыхать осенью. Весна – это даже не время года, а какое-то недоразумение. Ей не достает оригинальности. Впрочем, расцветающая юность всегда неоригинальна. Это относится и к людям. Есть своеобразие в стариках и зрелых людях, свое лицо в детях. Подростки абсолютно одинаковы в своей переходности. Ребенок вытесняется взрослым. Вот и Маша, дочь, стала совсем неинтересной. Утратила детскую непосредственность, не обрела взрослой степенности и уверенности. Стала призраком, тенью себя бывшей и отблеском грядущей. Эфемерное призрачное создание, несмотря на наливающуюся плоть. Но разве она в человеке главное? Четкое детское истаяло, пропала твердость и непосредственность, начинаются духи и туманы, вслед за которыми окостенение и угасание рвущегося мятежного духа в стареющем теле. «Глаза навсегда потеряли свой цвет».

Я и сам чувствую старение. Стою подолгу у окна и рассматриваю в образовавшееся от яркого солнца отражение собственные вваливающие щеки. Когда это началось? Когда я начал терять себя? Лет в двадцать шесть. Я обнаружил это в командировке. Душевая комната в стандартном гостиничном номере, большое зеркало на стене, вширь, а не в длину. Они всегда их вешают так, чтобы приходилось наклоняться. Я увидел себя, еще не успев поклониться раковине. Куда исчезла юношеская худоба? Плотный объемный бок. Хоть сейчас подавай на вертеле. Дальше и пузо подтянулось. Кожа потеряла гибкость и эластичность. В молодости тело пело как струна, теперь поскрипывает подобно старому комоду. А внутри я все тот же. Несмотря на годы, несмотря на опыт.

6 сентября

В субботу вечером позвонил отец и еще раз напомнил, что они с матерью ждут меня в воскресенье в саду. Я не забыл. Как это вылетит из головы, когда весь вечер по этому поводу зудит и бушует жена. Пусть возмущается. У нее предназначение такое. А моя доля – терпеть и смиряться. Пусть хоть кто-то в семье станет смиренным. Жена выговорится и утихнет. Уже сам факт, что она только о саде и говорит – признак того, что она приняла мою поездку как нечто неизбежное. Есть и другие свидетельства. Пока я пялился в компьютер, просматривая новости («США блокируют новую инициативу РФ», «Пьяный сожитель убил семидесятилетнюю женщину после того как она отказала ему в интимной связи», «Список предметов по ЕГЭ будет расширен»), она взялась копаться в шкафу и отыскала мои старые джинсы и ветровку, добавила свитер.

– В свитере будет жарко, – заметил я, не отрывая глаз от экрана. – Завтра обещают солнечно, без осадков.

– Будет тепло, снимешь. На то, чтобы болеть, у нас денег нет, – отрезала она, продолжая дальнейшие поиски в развалах старой одежды.

Я промолчал. Бессмысленно что-либо комментировать. Одеть меня по своему разумению – это единственное чем она может до конца выразить свое недовольство.

Пришла Маша. Уроки у нее закончились давно, но она, видимо, забежала к своей подружке Даше Бессоновой, раз с таким опозданием добралась до дома. Мне Даша не нравится, больно резвая для своих лет, втянет еще во что-нибудь Машу. Вертихвостка, красится, болтает без перерыву. Поди, уже одни мальчики на уме. «Любит музыку, любит танцевать». Но других подружек у дочери пока на горизонте не наблюдается, не лишать же ребенка радости общения. Да и вообще, пусть Таня за ними присматривает, она лучше разбирается, куда их там женская дружба ведет – к высотам или к обрыву. А то я влезу, как слон в посудной лавке. У меня же первая реакция – запретить. Потому что так проще. Думать не надо, напрягать голову, влезать во все эти хитросплетения человеческих связей.

С того самого момента, когда Таня пришла из женской консультации, или откуда там они обычно приходят самый первый раз, я думаю о том, что хорошо, что Бог дал нам дочь. Некоторые тоже так считают. Юрий Михайлович, мой тогдашний начальник, когда я сообщил ему о рождении дочери, воскликнул: «Ну ты и везунчик, Николай Петрович. Это лучше чем „Волгу“ в „Спортлото“ выиграть». Наверное, я и в самом деле счастливый. Родись мальчик, я бы просто не знал, что с ним делать. Отцы радуются наследнику просто потому, что никогда не задумываются о себе как воспитателе. Тупая уверенность самца, что импринтинга будет вполне достаточно. «Эй, приятель, посмотри на меня, делай как я, делай как я!» Воспитание сына между тем с моей колокольни видится мне какой-то непосильной задачей. Интересно, думает ли также Таня о Маше? Мне отчего-то сдается, что нет. У женщин как-то все проще, органичнее. Хотя, может, я ошибаюсь, и в душе она также как и я рассуждает: «Почему не мальчик? Коля, наверняка, воспитал бы его лучше меня». Так это или нет, я никогда не узнаю, равно как и она не узнает о моей тихой радости, о том вздохе облегчения, который вырвался у меня тогда, много лет назад, когда она пришла счастливая и довольная.