Пустое место - Сергей Учаев

Я спустился, проходя мимо приготовившихся уже к зимнему сну грядок.

– Вот, решил собрать, что осталось, – пояснил он мне. – Яблок в этом году немного. Но какие есть, не оставлять же. Давай, помогай. Все равно все тебе отдам. Мне яблоки уже не по зубам. Да и ей тоже, – он кивнул в сторону домика. – Хотя она из них компот варит. Шарлотку делает. Но нам хватит тех, что мы на прошлой неделе принесли. Целый рюкзак. На своем горбу тащил.

«Это как, опять камень в мой огород?» – спросил я себя. А сам, как ни в чем не бывало, небрежно кинул:

– Ну, так ты же от остановки до остановки всего пронес.

– Верно. Только годы у меня не те, чтоб такие тяжести таскать.

– Оставил бы здесь.

– Нельзя оставлять. Это яблоки все-таки.

– Да ты, если пуп надорвешь, на лекарства больше потратишься.

– Так-то оно так. Но все же человек – это такая жадная скотина, – усмехнулся он.

Некоторое время мы работали молча. Время шло к двенадцати. Стало по-настоящему тепло. Я сбросил себя куртку. Отец после того, как я присоединился к нему, не столько занимался сбором яблок, сколько стоял и глядел по сторонам. Очень мне это знакомо. Тридцать лет почти прошло, а он все также генералом глядит окрест, все насладиться своими владеньями не может. Крестьянская закваска, родился-то сам в деревне. Чувство собственника, землевладельца – врожденное. А то, кто его знает, думает о чем-то другом, своем. Раньше он стоял, неспешно покуривая, пуская время от времени веером серый дымок, теперь, после того как бросил, казалось, чего-то не хватает в этой привычной картине. Нет, наверное, первое впечатление обманчиво – теперь это похоже не на хозяйский надзор, а на какое тревожное вглядывание, не то ожидание чего-то, не то прощание с чем-то.

– Как у тебя дела на …работе? – неожиданно спросил он.

Я почувствовал, как он с трудом выдавил из себя это слово. Школу он никогда не считал работой. Вот завод, или даже университет, в котором я преподавал раньше – это другое дело. Завод – работа мужская, настоящая. С железом и огнем, под деловитую ругань мужиков вокруг. Университет – это почет и уважение. Интеллигенция, белая кость. Новые дворяне. Из грязи в князи. Одна из историй «русского успеха». Мальчик из рабочей семьи пробивается в высшее общество. Дядя отца в советское время тоже работал в институте, ассистентом кафедры, и отца воспитали в благоговении к высшему образованию, а уж к тому, кто его дает, тем более. Профессор, академик. Это как вести из космоса. Высокое, внеземное. Раньше поп – авторитет, теперь ученый, доцент – высший человек, жреческое сословие. А школа, школа это что? Разве это работа? Где-то рядом с детсадом. Бабский муравейник, носы подтирать.

Повращавшись сейчас в школе, я теперь с ним тоже был согласен: «школа – это не работа». Но по совершенно другим основаниям. Речь здесь вовсе не о мужском и женском.

– Нормально, – отозвался я, сделав робкую попытку закрыть тему, не вдаваясь в подробности.

– Нормально – это не ответ. Я же тебя не просто так спрашиваю, как погода и все такое прочее. А как отец, которому не все равно, как у тебя жизнь складывается.

Ясно. На старика накатил приступ родительского инстинкта. «Ну ладно, поиграем в откровенность, раз уж ему так хочется», – решил я.

– Как тебе сказать. Внешне хорошо. А по существу не очень.

– Ясно. То есть, как всегда у тебя: то не то и то не это. Опять не по-твоему.

– Почему не по-моему? Я многого не требую. И никогда не требовал. Мне всего-то и надо, что делать свою работу. Больше ничего. Оттрубил свое и пошел домой с чистой совестью.

– Как будто такое когда-то было – «сделай дело, гуляй смело»… Я всю жизнь на заводе работал. Никогда все как по инструкции не шло. Всегда каждый в свою сторону вертел и все свои порядки устанавливал. Здесь задержись, это подделай, того пока подмени. Сперва тоже как ты был недовольный. А потом подумал: «Ну и что, тебе-то какая разница – по инструкции или нет. Зарплату платят, и достаточно». Не в свое дело никогда не лез. Первое время, как устроился, в мастера стремился, молодой, глупый, а потом понял, что на своем маленьком участке ковыряться проще и спокойнее. Так и ты делай. Сдались они тебе там все. Молчи, молчи больше. Умнее будешь казаться.

Отец сухо, по-стариковски, засмеялся.

– Да я уже и так молчу по твоей методе. Ты ведь меня не первый год учишь. Но теперь даже молчание раздражает.

– Значит, неправильно молчишь. Лицо не то делаешь.

– Поди, разбери его какое им лицо нужно.

– Ты умный, должен разбирать. Это я старый дурак с железками все возился. А у тебя профессия «человек-человек», как там это в советское время называли. Для тебя отношения между людьми должны быть как семечки.

– Так так и есть.

– Есть, – хмыкнул он. – Только практических результатов не видать. Все теория. Высокая наука. А другие вон, глупее тебя, высоко ускакали. Взять, к примеру, Юдина, дружка твоего с кафедры. Я его встретил недавно. Машинка у человека, зарплата и должность. Все как положено степенному человеку средних лет. Всю страну объездил, а скоро и мир обскачет на симпозиумах этих. А ты все на своих двоих ко мне в сад ходишь. Вот цена твоих представлений о людях. Неправильные они у тебя какие-то, несвоевременные. Духу эпохи не соответствуют. С машиной так туда-сюда бы катался всей семьей. Да и к соседу не пришлось бы идти транспорт выпрашивать. Вывез бы нас, как все белые люди.

О, как, крестьянская логика – и абстрактное суждение выдал и практическую выгоду для себя отыскал. Был бы ты, Коля, как все, так повез бы меня отсюда на своей машине. А так, дурак, и проку от тебя отцу нет никакого.

– Ты видел Юдина? – осенило вдруг меня.

– Ну да. Не просто видел, разговаривал с ним. Он сам меня остановил возле супермаркета, того, что рядом со мной, ну ты знаешь, как его там, не то «Полюшко», не то «Горюшко». Как зайдешь, на цены посмотришь, так и впрямь горюшко. Поздоровался. Про тебя расспрашивал. Как ты, что ты.

– А ты что?

– Ничего. Также как и ты отвечаю ему: нормально.

О Пашке Юдине я вспоминать не любил. Долгое время мы дружили. Со старших классов еще. Он появился у нас в школе зимой, в девятом классе. Невысокий, губастый подросток, с жидкими, будто сальными волосами, зачесанными на прямой пробор. Прическа придавала ему вид отталкивающий, но всякая попытка изменить ее приводила к еще более печальным для Пашки последствиям. Он поэкспериментировал первое время, и, вытерпев немало насмешек, в конце концов, вернулся к базовому варианту. Родители его, не то военные, не то инженеры-строители, а может и то, и другое, я так и не смог до конца разобраться, переехали с какого-то северного города. Постепенно, несмотря на далеко не выдающуюся внешность и отсутствие явно выраженных мужских талантов в виде силы, ловкости и ума, Юдин сошелся практически со всеми ребятами. Неудивительно, при его способности к общению. Но из всего класса отчего-то выделил он особо меня, и, называя вещи своими, именами, постепенно навязал мне свою дружбу. Начал заходить ко мне в гости домой, сперва робко и осторожно, потом, на правах близкого друга, чаще и увереннее. Оттуда и пошло его знакомство с моим отцом. Вместе с Юдиным мы поступили после школы на филологический. Ни у него, ни у меня душа к математике и физике особо не лежала. Нет, могли бы пойти на физику, как жестко настаивал пашкин отец, пытаясь одолеть упрямство сына, и там могли бы учиться, перебиваясь с тройки на четверку. Голова варила и в этом направлении. Но сердце и душа требовали чего-то помягче, чем цифры и железки. Мы ударились в филологию. Выбор, в целом, был тоже во многом не добровольным. Я хотел на исторический. Пашку привлекала психология. Но психологического у нас в университете в чистом виде не было, только с педагогическим уклоном. А конкурс на исторический превышал все мыслимые пределы. Так мы оказались в среде филологов, не мечтая о филологии, но, как показало будущее, будучи к ней вполне пригодны. Оба мы потом, по окончании университета, остались на кафедре. Я – сразу, Юдин, сделав полуторагодовой штрафной круг в школе в качестве рядового учителя русского языка и литературы, то есть в том качестве, в каком я оказался ныне, дождавшись момента, когда одна из преподавательниц вышла на пенсию, а потом и вовсе укатила из города, сбросив с себя почасовку. Пашка ухватился за открывшуюся возможность и полгода ухитрялся потом совмещать почти полторы ставки в школе с часами в университете. Потом мы вместе с ним работали на кафедре несколько лет – «молодая надежда», «наше будущее». Практически одновременно защитили диссертацию. А затем… Затем я покатился в бездну, как поется в одной модной песне.

– А он что говорит?

– Да ничего не говорит особенного. Зачем ему ваши отношения со мной выяснять?