Пустое место - Сергей Учаев

– Дело вот какое… – продолжил он.

Я тут же вспомнил хозяина квартиры из рассказа Леонида Андреева «У окна», который выпимши всегда начинал искать две копейки: «Дело, видишь ли, вот в чем…». Искал настойчиво, занудно. Смешно.

– Мы с Геннадием Павловичем ознакомились с опытом работы школ района и обратили внимание на то, что в сравнении с ними у нас очень плохо поставленная внеклассная работа с учащимися. Вы, наверное, знаете, Николай Петрович, что Министерство рекомендует нам расширять возможности предоставления ученикам как можно большего пространства для кружковой деятельности в рамках школы. Принята соответствующая программа.

«Так, ничего хорошего не жди», – смекнул я сразу.

– Вот мы и подумали, – он перевел дыхание. – Почему бы нам не организовать кружки при школе, которые помогли бы нам работать над развитием творческих способностей учащихся с одной стороны и заниматься попутно закреплением и расширением знаний полученных на уроке – с другой?

Он отвел взгляд от монитора, и посмотрел из-под очков на меня. Я продолжал молчать.

– Секцию по шахматам мы уже организовали. Кружок по домоводству и углубленному изучению иностранных языков также. Даже библиотекарь Нина Александровна взялась за проведение своего рода факультатива по детской литературе для пятиклассников. Мне представляется, что вам надо также что-нибудь предложить школе в этом направлении.

– Мне?

– Ну не конкретно только вам, а вообще всем учителям-словесникам. Но, если хотите, то можете и конкретно вы что-нибудь предложить. Выдвинуть какой-нибудь проект.

Я прям задумался. Резко входить в клинч с самого начала учебного года с Сигизмундычем не хотелось, но и во взваливании на себя кружка я также не видел особого смысла.

Сигизмундыч расценил мое молчание как повод для того, чтобы продолжить свои разглагольствования:

– Я тут подумал, да и мне один из учителей посоветовал: почему бы вам не организовать что-то вроде поэтической студии? Вышло бы неплохо, на мой взгляд: поэзия это всегда прекрасно, любовь к слову, да и возраст у них такой, что многие к поэзии сами тянутся.

«Что за бред?» – подумал я. – «К какой они там поэзии могут тянуться? Им бы болтаться день и ночь где-нибудь».

А вслух уточнил:

– Мне организовать?

– Николай Петрович! – Сигизмундыч начал проявлять признаки раздражения. – Ну почему же обязательно только вам? Всем словесникам, я говорю, или вы меня не слушаете?

– Нет, я слушаю, но…

– А раз слушаете, зачем дурацкие вопросы задаете?

Я пропустил этот невольный выпад. Надо же, «дурацкие». Умник тут нашелся.

– Они писать-то еле-еле могут без ошибок, а вы им поэтическую студию. Зачем это? – не стал я ходить вокруг да около.

– Мне показалось это оптимальный вариант.

– Для кого? Для них? Это им вовсе не нужно.

– Так надо их заинтересовать, привлечь. Разве не ради этого мы с Вами, Николай Петрович, здесь работаем?

Спорить смысла не было, но я все равно не смог сдержаться:

– Мы работаем, чтобы их хоть мало-мальски читать-писать научить, а не чтобы из них поэтических гениев делать.

– А почему нет? Почему вы так низко оцениваете наши методические возможности?

– Я методические возможности никак не оцениваю. Я о них говорю, об учениках, не о нас. Неспособны они. Не-спо-соб-ны. И я не вижу причин тащить на аркане туда тех, кто не хочет этим заниматься.

– Вы неправы. Заинтересованные дети всегда найдутся.

– Хорошо, положим, найдутся. И что вы думаете, какой уровень им по силам? «Сидели два матроса, курили папиросу. Один не докурил, другому подарил?»

– Зачем же с таким скепсисом. Все когда-то с чего-то начинают. От вас же не требуют пушкиных.

– Это не скепсис. Это жизнь такая. Наши ученики ничего не читают. Чтобы писать стихи надо тягу к этому иметь, иметь представление о том, что это не просто рифмовка «учебник-волшебник», а создание образов. Ну, какие у них могут быть образы? Они же в своей жизни ничего, кроме своего двора и компьютера не видели. Стихи о «Варкрафте»? Для поэзии чувства нужды, а у меня такое впечатление, что они без чувств вовсе родились. И это даже не Домби и сын. У диккенсовского мальчика задумчивое молчание и взгляд были полны чем-то, а эти совсем пустые.

– Так вот вы их и наполните. Нет, даже так: их надо зажечь, а не наполнить.

«Господи, боже мой! Пошлость-то какая» – меня чуть не стошнило. Но я сдержался:

– Их не подожжешь. Хотя и не горели. Они изначально из негорючего материала.

– И все же надо попробовать, Николай Петрович. Мы разве здесь не для этого?

– Ладно, вижу вас мои аргументы по существу вопроса, не впечатляют. Спрошу по-другому. А за чей счет это будет делаться?

– В смысле за чей счет? – Сигизмундыч все отлично понял.

«А теперь, мой дорогой друг, поговорим о деньгах».

– Ну, это же вид работы, он ведь должен быть оплачен.

Сигизмундыч замялся. Вопрос денег – это серьезный вопрос. Это тебе не про факелы рассуждать дешевыми избитыми словами. Здесь духовитым туманом не отделаешься.

– В общем, вы правы, – начал петлять он, после короткой паузы. – Но, как таковых, прямых средств у нас на это нет. Мы решили, что эту деятельность нужно проводить в качестве той, что охватывается стимулирующими выплатами. Будете вести занятия, вам за это станут начислять баллы, а они в свою очередь потом переведутся в определенные суммы.

– Ну, мне кажется, вам мое отношение к этим выплатам известно.

Я за баллами не гонялся. Я не тюлень на цирковой арене, который за рыбкой прыгает выше и выше, сколько бы ее не подкидывал вверх дрессировщик. Деньги зарабатывать надо на рынке, торгуя колубникой, а в «Веселых стартах», я еще сызмальства участвовать отказался.

– Но вы подумайте, – в заключение сказал Сигизмундыч.

Я ничего не ответил на это, просто откланялся и побрел восвояси, на свободу.

9 сентября

Я думал, что Сигизмундыч не такой тупой, хорошо знает мою персону, и сразу отвяжется от меня со своей бредовой инициативой по поводу поэтического кружка. Но он, по всей видимости, решил зайти обходным путем, подействовать на меня через «коллег», усовестить и поставить на место. «Не отрывайтесь от коллектива, Николай Петрович! Помните, вокруг вас есть люди» Что-то вроде этого, в таком духе, в таком разрезе.

В итоге на перемене в коридоре меня поймала Татьяна Николаевна, одна из «коллег». Я уже издалека, по тому, как решительно – грудь и брюшко вперед – она устремилась в мою сторону, лавируя между беспорядочно стоящими по коридору учениками, понял, о чем пойдет речь. Ко мне просто так не ходят и, ради того, чтобы поговорить по душам, не отлавливают. Прятаться глупо, поэтому я не стал никуда двигаться, а изобразил невероятный интерес к висевшей как раз напротив меня доске объявлений.

– Николай Петрович, здравствуйте. Вы вчера с Анатолием Сигизмундовичем разговаривали? – начала она, не размениваясь на любезности вроде обсуждения погоды и футбола.

– Разговаривал, – неохотно отозвался я.

– Ну и как? Ваше отношение к его инициативе?

«Зачем спрашивает? Ведь, скорее всего, знает же все» – подумал я, а вслух сказал:

– Без моего участия – нейтральное, кто хочет, тот пусть взваливает на себя это неблагодарное дело. Если предполагается привлечь меня к этому мероприятию, тогда строго отрицательное.

Она не ожидала подобной прямоты и на секунду потерялась, подбирая, что сказать в ответ. В итоге нашла такое, что и время тратить не стоило.

– Почему вы так настроены?

– Татьяна Николаевна, ну зачем нам вся эта морока. Я Анатолия Сигизмундовича отлично понимаю, ему надо красиво отчетность рисовать. Но мы-то с вами, что с этого будем иметь?

– Так-то, так. Но все же… – робко начала она.

И эта робость разозлила меня окончательно.

– Татьяна Николаевна, скажите откровенно, положа руку на сердце, вы прям жить без своих учеников не можете? Вам их недостаточно на уроке? Хотите после занятий еще с ними возиться? А тетради проверять когда? На вас ведь еще классное руководство. Жить-то когда-нибудь собираетесь или хотите сгореть здесь в классе?

Я обычно редко говорю с такой прямотой. Женщины, психика слабая. Да и любят больше форму, чем содержание. Но если не грубить, то еще долго придется изворачиваться с помощью плетения словес и стилистических изысков. Будут думать, что я что-то там недопонимаю, недостаточно чувствую важность момента. А я, наоборот, очень даже хорошо чувствую. Надо быть отвратительным, и тогда от тебя отвяжутся. Нынче только так. Добрый и вежливый, значит глупый и слабовольный. В этом все теперь твердо уверены, ученики особенно. Покажи чуток истинного себя, и сожрут безвозвратно.

А какой он, истинный я? Изуверившийся бездельник – и больше ничего. Будь моя воля, я бы всю школу распустил с уроков, потому что все это одна большая никчемная бессмыслица в нынешнем состоянии.