Пустое место - Сергей Учаев

– Так понятное дело, почему, – ухмыльнулся отец.

– Почему?

– Потому что ты сама всех повыжила.

– Скажешь тоже. Теперь ты вот и меня начал обвинять. Несправедливый ты, Петя.

– Я не обвиняю, а говорю как есть. Ну да не в нас с тобой дело. Это все уже не имеет значения. Дело прошлое. Главное, не главное, что не ходят, – это неважно. Суть в том, что показательно. Никто с ним знаться не хочет, потому что он под гору покатился.

– Петр, опять ты!

– А что. Надо называть вещи своими именами. Хватит себя обманывать. Сколько лет уж все хрупкую психику жалеем.

Никто и не обманывал. Я давно заметил, как стремительно образовался вокруг меня вакуум, с тех пор как мне пришлось уйти из университета. Но напоминать мне об этом лишний раз не стоило, хотя бы из сострадания и человечности. Впрочем, отец любит теребить незажившие раны. Иногда я думаю это от того, что у него самого жизнь не задалась, и он сам, в свое время тоже, как он только что выразился «покатился». Мог бы работать всю жизнь инженером, а проработал токарем на заводе. Позже, после того как вышел на пенсию, когда токари у нас стали вовсе не нужны, он и вовсе пару лет подрабатывал слесарем, или, как это принято говорить, водопроводчиком в ЖЭКе. Затем с ЖЭКами стало твориться непонятное, и он, не став сильно разбираться в том, что происходит, уже окончательно вышел на пенсию, засел здесь в саду, а на зиму в квартире. С чего он поднял эту тему? К нему и самому никто никогда особо не ходил в гости. Из своих детских воспоминаний я помнил только двух теток, его сестер, и дядю – большого выпивоху, которого по этой причине мать в определенный момент окончательно отвадила от нашего дома.

В общем, кто бы говорил. Но я не стал спорить. Не для этого приехал. Споров мне вдосталь хватит и на работе. А эти мелкие наезды можно и перетерпеть. Молчать, молчать и еще раз молчать. Не поддаваться на провокации противника. Как в отношении гитлеровской Германии в сорок первом.

– Так, ладно, предлагаю с этой темой закруглиться, – сказал я. – Это к тому, почему я здесь, никак не относится. Я приехал. Что нужно делать?

– Давай-ка ты сперва переоденешься. Пошли со мной в дом, я тебе что-нибудь подберу, – предложила мама.

– А я и так в рабочей одежде, – ответил я.

– Ну какая же это «рабочая одежда»? Успеешь еще ее порвать и испачкать. Пойдем, пойдем. Есть у нас, что надеть из старья.

Мы зашли в дом. Изнутри он тоже не слишком изменился. Не только с прошлого лета, когда я сюда приезжал, но и за многие годы владения садом. Две кровати с панцирной сеткой, растянутой уже настолько, что провалы в середине каждой из кроватей нетрудно заметить издали. Стол, покрытый старой клеенкой, у окна с видом на малину, за ним два стула. Против входа маленькая печка, справа, как заходишь, в углу хозяйственная тумба. На ней старый пластмассовый китайский электрический чайник. Поодаль уже маленькая тумбочка и на ней одноконфорочная электрическая плитка, дешевая, тоже китайская.

– Оставляете плитку?

– Ну как же, оставляем, скажешь тоже. Конечно, заберем. Только в последний момент. Еще обед успеем сегодня на ней сварить.

– Так вы только после обеда собираетесь выезжать?

– Да. Раньше никак не получится. Петя упросил соседа снизу, Николая Николаевича помочь с вывозом. Его внук после обеда за нами приедет. Погрузимся и поедем.

– А что у него за машина?

– Да кто его знает… Я ведь не разбираюсь.

– Н-да, не рассчитывал я, что все так затянется, – сказал я, а про себя подумал: «права была Татьяна, только день угробил. Какие тут поля и деревья».

– Разве тебе отец не сказал?

– Нет.

– Не мог он не предупредить. Ты, наверное, просто прослушал.

– Ладно, проехали. Ты мне из одежды что-то обещала.

– Сейчас найдем. Основное-то мы уже по мешкам распихали. Но ветошь найдется.

– Прям ветошь? Не дорого же вы меня цените.

– А что? Перед кем тебе тут щеголять? Даже птиц и собак нет. Тишина и пустота. Я уже от тоски вся измаялась. Хочу домой, в тепло, в цивилизацию. От тишины оглохла совсем. Хочется чувствовать людей вокруг.

По перфоратору соскучилась, значит. Вот ведь как бывает. Я бы с удовольствием весь этот городской шум и ярость променял на безмолвие, а ей тоскливо, хочется, чтоб бабки под окном ругались, и по телевизору сериал шел, серий на пятьсот. Будет ли моя Таня такой же? Судя по наметившейся тенденции – да. Неужели этот жизненный путь фатален – от смешливой жизнерадостной девочки к бабке перед теликом, спасающейся от самой себя в омуте пластиковых чувств и словесного поноса?

– Там тоже не очень-то уютно. Отопление еще не дали. По утрам холодно и сыро.

– Это у вас в квартире.

– Да у всех в квартире. У меня на работе училки тоже ноют, что им тепла не хватает. А ведь сентябрь только-только начался.

– Плохо, конечно, когда дома холодно. Зато удобства рядом и телевизор. На вот, это попробуй, как тебе подойдет.

Удобства и телевизор, какое великолепное сочетание, какая неразлучная пара синонимов.

Пока мы разговаривали, мать отыскала какие-то широкие джинсовые штаны и довольно большую рубаху в клетку.

– Откуда это у вас одежда для толстых? – пошутил я.

– Бог с тобой, для каких толстых. Надежда Ивановна, Петина сестра принесла. Отцу твоему великовато. Тебе для обычной носки в городе не подойдет, я твой рост знаю. Ты верно заметил, широковаты и штаны, и рубаха. Специально весной сюда забросили. Думали, что вы летом все-таки придете с Машей, так будет в чем ходить.

Я оценил «с Машей». Про Татьяну мать деликатно не упомянула. Мол, все с ней и так ясно. Ну да, баба с возу и кобыле легче. Без жены твоей лучше.

Я посмотрел на джинсы и рубаху. Вроде должны подойти. В принципе, они еще совсем новые.

– Что смотришь? – толкнула меня легонько в бок мать. – Одевайся. Для тебя достала.

– Не прохладно ли в одной рубашке будет?

– Боишься околеть, так вон джинсовку старую одень, рядом с дверью висит.

– Хорошо.

Я опять застыл над одеждой.

– Что стоишь? Стесняешься? Так ты это зря. Я тебя всякого видела, забыл что ли? Да и в больнице порой чего только не насмотришься. Ну, ладно-ладно, выйду.

Она хлопнула дверью, а я начал переодеваться. Штаны для меня, и в самом деле, были широкими. Это предполагалось изначально, поэтому кто-то предусмотрительно вставил в них старенький ремешок. Но если с шириной вопрос решался достаточно просто, то с длиной – никак. Коротковаты, выше щиколотки, даже если изо всех сил приспустить пониже. Ну да, не беда, с носками вполне пойдет. Рубашка мне понравилась – просторно. Я бы себе такую забрал домой. Можно по квартире ходить и по улице пройтись – тоже не грех. До магазина добежать, к примеру, на работу в такой, естественно, не пойдешь. Татьяна, понятное дело, начнет возмущаться: «старье всякое тащишь, она же широкая тебе». Но я бы взял, я люблю просторное, а не в обтягон, чтоб трещало по швам. Куда мне подчеркивать свою фигуру? Годы берут свое, и четче обрисовывать свое бочкообразное тело с выпирающим животиком, хочется все меньше и меньше. Надо будет потом спросить у матери – отдаст она мне рубаху или нет.

Наконец я облачился, накинул джинсовку и вышел на веранду.

Отец уже ушел в огород, а мать пересела теперь на крепкий старый стул, любовалась открывающимся с веранды видом.

– Скажи, хорошо?

Я посмотрел на уходящие вниз крыши дачных домиков, подернутые легкой сизой дымкой, на небольшой зеленый хвойный лесок на холме вдалеке, напротив веранды, на уходящие за горизонт мощные вышки ЛЭП.

– В самом деле, хорошо.

– Вот. А вы в этом году от всей этой красоты отказались. Пять лет подряд приезжали, и ничего. Маша только рада была. Воздух, солнце, все свежее, с огорода.

«Да что же они теперь весь день меня этим попрекать будут?» – подумал я. – «Весело же у меня день пройдет». И пошел обуваться в кроссовки.

– Э-э-э, погоди.

– В смысле.

– Зачем ты кроссовки будешь марать? У нас в огороде роса, земля мокрая, грязь. Надень отцовы галоши старые. Там посмотри, под верандой должны лежать. Она махнула рукой в сторону лестницы.

Я пошуровал под второй снизу ступенькой и впрямь обнаружил старые галоши. Они выглядели большими по размеру. Значит мне как раз. Должны подойти. Одна беда – внутри сыро. Но об этом я уже не стал говорить матери. Начнется суетиться, искать другие, так до вечера не соберешься. Надел их и зашагал к отцу в огород.

Отец стоял внизу среди яблонь. Сказано громко, потому что их было всего-то две у нас, и выглядело это не так уж и живописно, как принято разрисовывать в рассказах. Рядом с ним, на земле, стоял пластиковый таз вызывающего ярко-зеленого, не по сезону цвета. Он увидел меня, замахал рукой «иди сюда».

Я спустился, проходя мимо приготовившихся уже к зимнему сну грядок.