Пустое место - Сергей Учаев

– Да ничего не говорит особенного. Зачем ему ваши отношения со мной выяснять?

Отец поколебался, помялся и потом добавил.

– Я все-таки попросил его насчет тебя.

– В смысле?

– Попросил взять обратно. Такой человек, говорю, пропадает. Ты же его знаешь, говорю ему, все же со школы дружили.

Я разозлился.

– Зачем? Зачем ты лезешь не в свое дело?

– Как это не мое. Ты мне не чужой человек. Да и он не совсем чужой. У другого бы не попросил.

– Как ты не понимаешь, что у таких людей ничего просить нельзя?

– У всех просить можно. Язык не отвалится. Я по твоему «нормально» вижу, что у тебя и в школе нелады. Мать мне тоже говорила.

– Она-то откуда знает?

– Это я тебе не скажу. Неизвестный информационный источник в правительстве, как теперь пишут в газетах.

Я как дурак хожу себе, живу. А мою жизнь, оказывается, словно под микроскопом изучают, собирают информацию, подшивают листочки. Судя по всему, больше на пенсии заняться не чем. Пенсия – время слежки и тотального контроля за окружающими. Легендарных бабушек развеяло со скамеечек почти повсеместно. Новые бабушки и дедушки, сократили объем потребляемой информации, целого дома им много. Теперь достаточно шпионить за своими родными и близкими. Но кто бы это мог быть? Таня – исключено, она уж точно с моими родителями ничем делиться не будет. Да ее на разговор с ними на аркане не затащишь. «Только через мой труп!» Общих знакомых у нас нет. Кто бы мог так досконально все рассказывать любопытным старичкам о том, что у нас в доме происходит? И тут я понял. Маша! Вот кто у нас сливает всю информацию. Вот кто у нас хорошенько постукивает. Бдительный гражданин с активной общественной позицией растет, что и говорить. Впрочем, чего это я, не обязательно постукивает. Просто добрые бабушка и дедушка усаживают любимую внученьку на своей теплой кухоньке. Ставят перед ней чашку чая, достают пирожки, или там, оладушки с вареньицем, моя мама любит соответствовать заданному общественным мнением канону бабушки, и под весь этот лживый семейный уют начинают тянуть из моей дочери всю подноготную о том, что там у нас происходит в доме, чем это мы там занимаемся? Нет, это определенно Маша. То-то, она в последнее время начала избегать визитов к любимым прародителям. Я списал это все на взросление и подымающийся подростковый нигилизм. А оно, вот как. Взросление есть, но оно проявляется в том, что до Маши, наконец, доперло, что ею манипулируют, что она подобна троянскому коню в нашей семье. Вернусь, надо будет с ней обязательно поговорить. До конца поднять ей веки на бабушку с дедушкой.

Мы закончили возиться с яблоками. Отнесли потяжелевший таз на веранду. Улов небольшой, но пакет заполнили.

– Давайте, пообедаем, что ли? – предложил отец.

– А может лучше закончить все? – спросил я.

– А что тут заканчивать? Почти уже все собрано по коробкам.

– А я тогда вам зачем нужен был?

– Грузить на машину поможешь.

– Да, это дело конечно трудное, для того, кто мешки яблок на собственном хребте только так тягает. И вы ради этого меня вызвали?

– А ты не рад, что приехал?

– Я бы, откровенно говоря, это радостью не назвал. Все-таки у меня один выходной, нетрудно осознать и войти в положение. Я мог бы приехать и попозже. Дома тоже есть чем заняться.

– Коля, почему ты так нас не любишь? Ведь ты к нам в последнее время даже не заходишь. За все лето ни разу не был.

«Ну вот, опять они за свое».

– Некогда, поэтому и не заходил.

– Это летом-то некогда?

– Объяснять долго. Не поймете. Не поймете, что это такое, когда никуда не хочется идти, да и идти, по большому счету, теперь не к кому и незачем.

Отец пожал плечами, мол, чудак-человек. Мать просто промолчала. Спорить не стали. Мы занялись вместе с ним упаковкой последних вещей, мать потихоньку начала кашеварить, варить суп из консервы на скорую руку. Я раньше очень его любил. Сам даже делал его одно время, здесь в саду, пока отец с матерью деловито копались в огороде. Теперь уже разучился, скорее всего. У нас в семье Татьяна с Машей окончательно забрали стряпню в свои руки. Но я особо на кухню, готовить, никогда и не стремился. Да, давненько я не пробовал такой консервной ушицы. Пахло вкусно. Как там в рекламе: «знакомый с детства вкус».

Солнце разошлось вовсю, да и плита дала обильное тепло. В домике стало даже жарковато. Мать отирала пот, то и дело выходила к нам, окончательно переместившимся из сумрака комнаты на залитую светом солнца веранду.

Как только все доварилось, разлили суп по тарелкам, сели обедать. Больших тарелок, эмалированных было всего две. Поэтому мать взяла себе маленькую, мою, детскую, с довольными собачьими мордочками по краям.

– Зачем? – спрашиваю. – Берите свои. А это моя, я из нее и буду хлебать.

– Ну что ты, смеешься что ли? – сказала мать.– Ты уже мужик здоровый, тебе надо порцию больше.

Я не стал спорить. Повисла тишина. Только ложки стучали о тарелки, да отец вдруг время от времени громко прихлебывал суп.

– А я думал, что тарелка затерялась, пропала за давностию лет, – нарушил я молчание, которое начало казаться мне неестественным.

– А чего ей теряться? – поддержал разговор уставший сидеть в тишине отец. – Мы хорошие вещи не выкидываем. Не такие уж богатые.

– Ну не скажите.

– А что, ты думаешь у нас пенсия большая разве?

– Верю, что небольшая. Однако же сад содержать хватает.

– А куда денешься? Как-никак все свое. Помидорчики, огурчики, картошечка, яблочки те же, что мы с тобой только что собирали. Летом – свежий воздух. Мы же не привыкли в квартире киснуть, – не преминул снова уколоть меня отец.

– Да мне кажется, что вы больше сюда вкладываете. Те же огурчики-помидорчики можно купить гораздо дешевле на рынке, да даже в магазине.

– Купить можно, – согласилась мать. – Но разве знаешь, как там их чужие люди выращивали? А здесь все свое, своими руками…

– Экологически чистое, – вставил отец, доскребая гущу из тарелки.

– Да я бы тоже с удовольствием в земле покопался, – соврал я в целях примирения.

– Так копайся, что мешает?

– Жизнь. Точнее ее темп.

– Фу-ты, ну-ты. Опять он за свое. Чем же она мешает тебе? Смотри, вон, сколько садов вокруг. Люди позанятее тебя держат. Спешат, торопятся со всех ног. Некоторые после работы заезжают. Сергей Николаевич, который через два дома вправо живет, так тот летом на пару-тройку часов появлялся чуть ли не каждый день. Я его спрашиваю: не тяжело ли? Так он говорит: «Наоборот, не в тягость. Приезжаю сюда хоть на час – уже отдыхаю». Разве не молодец? Бери пример. Вот как надо жить.

– Так у него своя машина.

– Правильно. Про машину я тебе как раз и говорил. Кто тебе мешает свою завести?

– Да где я такие деньги возьму?

– В кредит. Все берут, и ты бери. Надо жить, надо хотеть всего и сразу, не то, что мы в советское время, все сидели и ждали, когда нам партия даст. Ты вроде молодой, а тоже видать успел уже заразиться – все тебе подать и создать должны. Наверное, и с работы бегаешь туда-сюда по той же причине. Все, как рыба ищешь, где глубже. А нигде. Как потопаешь, так и полопаешь. Самому надо брать. Помнишь, реклама была такая когда-то: «Бери от жизни все!»

Я не стал спорить про партию и патерналистские настроения. В детстве я, как и все мальчишки, мечтал о машине. Собирал марки с грузовыми и легковушками, даже с автобусами, просил отца выписать журнал «За рулем», который выписать, на самом деле, было невозможно – дефицит. Но чем старше становился, тем больше желание иметь машину ослабевало. Прав ли отец в том, что желания делают человеческую жизнь, заставляют человека двигаться вперед? Не знаю. Жизнь нынешняя говорит в его пользу, подтверждает его правоту каждый день и час. Кто захотел, тот и съел. Но разве в жизни дело. Вопрос во мне. Я, еще когда сам учился в школе, понял, что машина не для меня. Слишком у меня эстетическое к ней отношение. Любоваться любуюсь, а вот сесть за баранку никак не решусь. Это как с женщиной. Все через это проходили. Нравится девушка страшно, глаз не можешь отвести, все мысли только к ней и возвращаются. Но представить себя рядом даже и не смеешь. Как же так возможно: я и она. С течением времени это нежелание иметь машину подкрепилось у меня стойкой фобией. Я стал панически бояться кого-нибудь задавить. Со стороны страшным кажется такого рода опасение у человека, который никогда не водил. Но набравшись историй об автопроисшествиях из новостей, уже в зрелом возрасте, когда я начал жить с Таней, окончательно принял решение, что машины у меня никогда не будет. Как ни странно, Таня, когда я поделился этим мучавшим меня время от времени страхом с ней, меня только поддержала: «Не хочу, чтобы ты водил. Столько автокатастроф. Мужику машина нужна только для того, чтобы он не пил, а ты у меня и так не пьющий». На том и порешили. Но это не мешало мне смотреть на автомобилистов с некоей скрытой завистью. Они составляли особую породу, касту посвященных. Женщины на машинах повергали меня в еще больший испуг. Слава Богу, среди наших училок никого таких не было, не то что в университете, где половина женской части кафедры являлась «лошадной». Каждый день я смотрел на них из окна университета, как они выскакивали из своих машинок, запирали их, заботливо, с нежностью и все больше и больше чувствовал, что машину я никогда не заведу. Теперь уже не из-за страха, а из стойкого сформировавшегося нежелания принадлежать к определенному антропологическому типу.