Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Джон Джозеф Мёрингер

будто понимали, что этот бой значил для дяди Чарли – независимо от процентов, которые ему надо было выплатить. Я поцеловал его в макушку и поздравил от всей души.

– Мне жаль было Хэглера, – сказал дядя Чарли чуть погодя, когда вытерся полотенцем и перевел дух.

– Он казался таким печальным! Таким «невеликолепным». Такое слово вообще существует? Ты не против, что я говорю «невеликолепный», правда?

– Нет.

– Ты знал, что Хэглер официально сменил имя на Великолепный? Зачем, скажи на милость, человеку с такими деньгами заморачиваться и официально менять себе имя? Да еще на такое дурацкое? Что должно быть у него в голове, чтобы вытворить такое, Джей Ар? Какая ему, к черту, разница? А? Почему ты так на меня смотришь?

Глава 33. Копировщица

Дядя Чарли страстно смешивал коктейли и так же страстно смешивал людей. У него был врожденный дар сводить их между собой. Он тыкал пальцем кому-то в грудь, потом, точно так же, другому, представлял их друг другу и практически приказывал стать друзьями или любовниками. Он служил катализатором отношений, которые без него никогда бы не завязались. Как-то на вечеринке в Вестхэмптоне меня посадили рядом с парочкой молодоженов. Я спросил, где они познакомились, и те рассказали, что сидели в баре, «чудесном старом баре», и оба пытались как-то привлечь внимание бармена. Они начали обсуждать его – мол, бармен до того грубый, что даже смешно, – и вскоре позабыли о нем, увлекшись беседой. Я спросил, не был ли бармен лысым, в солнечных очках, и не говорил ли им попридержать лошадей. Рты у них одновременно распахнулись, как у птенцов, требующих пищи.

Одним из самых выдающихся достижений дяди Чарли в сводничестве было знакомство Дона и Далтона. Никому, кроме него, не пришло бы в голову, что учредитель туалетного денежного фонда и самопровозглашенный поэт могут стать друзьями. Но дядя Чарли все-таки познакомил их, потому что оба были непризнанными гениями, оба работали адвокатами и у него было предчувствие. Очень скоро Дон и Далтон решили завести совместную практику. Празднование в честь открытия их юридической фирмы состоялось в «Публиканах», где Дон с Далтоном планировали осуществлять большую часть своей деятельности. То был для них знаменательный вечер, и настоящий триумф для дяди Чарли, который уже решил, что, познакомив Дона с Далтоном, обеспечил себе бесплатную юридическую помощь до конца дней.

Офис Дона и Далтона находился на Плэндом-роуд, в трех кварталах от бара, прямо над греческим ресторанчиком «У Луи», и там имелась крошечная квартирка. Кто-то в баре упомянул о том, что Дон и Далтон ищут съемщика. Я спросил Дона, не сдадут ли они ее мне.

– А ты не хочешь сначала посмотреть? – спросил он. Я не хотел.

Бабушка умоляла меня не переезжать. Глаз у нее при этом все время дергался. Тетя Рут и мои кузины снова переехали, так что в дедовом доме будет и чище, и спокойнее. Сколько хочешь горячей воды. И какая экономия – ведь за аренду придется платить! Опять же, мягко добавила она, ей нравится мое общество. Она будет по мне скучать. Оставалась и еще причина, которую бабушка не стала озвучивать – самая печальная. Она привыкла, что я служу буфером между ней и дедом. Да, за горло я его не брал, но, взрослея, все лучше учился отвлекать деда от его приступов злости.

Я сказал бабушке, что должен съехать. Мне нужно уединение. Я не стал говорить, что еще мне нужен сон. Я едва держался на ногах, потому что ее сын будил меня чуть ли не каждую ночь. Мне нужна кровать, которая не входит в его обычный маршрут на рассвете. Кроме того – я хотел это сказать, но не осмелился, – настоящие мужчины не живут у своих бабушек.

Боб-Коп помог мне перевезти вещи. Зайдя в дедов дом, он окинул холодным взглядом двухсотлетний диван и мебель, перемотанную скотчем, явно думая, что даже с обыском он ходит в места поприличнее. Он загрузил в машину мои пожитки – шесть коробок с книгами и три чемодана, – и мы покатили по Плэндом-роуд. Дон передал нам ключи от моего нового жилища. Две крошечных комнатки с ванной. Ковровое покрытие было коричневым, как фекалии, а «спальня» находилась прямо над грилем в ресторане Луи. Запахи жареной свинины, бараньих котлет, гироса, омлетов, картошки-фри, шоколадных пирогов и пепси-колы проникали, словно пар, сквозь щели в полу. Воняло так, заметил Боб-Коп, что голова начинала трещать.

Боб-Коп походил по квартире взад-вперед, запоминая все детали, словно это место преступления. Поднял пыльные жалюзи на заднем окне: парковка, мусорные баки, чайки. От станции, находившейся по соседству, отъехал поезд, и стены квартиры отчаянно затряслись. Боб-Коп фыркнул.

– Из огня да в полымя, – сказал он.

Когда Боб-Коп рассказал в «Публиканах» о моем холостяцком гнездышке и о том, где там стоит кровать, меня сразу начали дразнить – мол, пора найти девчонку, которой «не помешает прожарка». Им казалось, я такой же похотливый, как они. Я ответил, что сейчас одинок. Но хотел бы найти кого-то, с кем смогу подолгу гулять, слушать Синатру и читать книги. Они уставились на меня в ужасе.

Я признался парням, что до смерти влюбился в одну копировщицу в «Таймс». Она напоминала мне Сидни. Хоть они и не были похожи, та девушка выглядела такой же отстраненной, а отстраненность ассоциировалась у меня с богатством. Копировщица или богата, думал я, или, благодаря работе в отделе бизнеса и сопричастности богатству, кажется такой. В любом случае, когда она проплывала через новостной отдел в длинной юбке и облегающей