Затворник - Сергей Волков

Смирнонрав, положив правую руку на сердце, поклонился княгине в ответ, взял чашу, поднял ее, пригубил вино, и передал направо Месяцу, второму воеводе полка. Месяц отпил глоток, и передал дальше, сидевший справа от него боярин сделал то же. Пока чаша шла по кругу, служанки подносили князю теплые пшеничные хлебы, и Смирнонрав, разламывая их, передавал половины столам направо и налево. Стройна стояла подле князя, лицом обернувшись к залу.

Круговая чаша была огромной — полведра, а то и больше, но и людей к ней прикладывалось столько, что слугам дважды пришлось подливать вина, пока дошло до Пилы, и наверное, подливали потом еще. Когда чаша обошла все четыре длинных стола, и вернулась к Смирнонраву, то он с поклоном вернул сосуд Стройне.

— Поклон этому дому и хозяйке, за кров, хлеб, и вино! — сказал он, и сел на скамью. Чашу унесли служанки. Стройна заняла место на своем кресле позади головного стола, рядом с пустым сидение Мудрого.

Только теперь начался ужин. Застучали чаши и блюда, загомонили вразнобой голоса. Разлетелись по залу смех и заздравия. Снова заиграла музыка, и девушки со своих мест начали новую песню — уже веселее и бойче прежней.

Брат и спутники Пилы уплетали со стола за обе щеки, но у самого парня аппетит пропал напрочь. Он проглотил с трудом несколько кусков, и сидел, сам не свой.

— Пила! — услышал он насмешливый голос Коршуна — Никак кусок в горло не лезет? Ты наедайся впрок! Завтра тебе осетринки на серебряном блюде никто не поднесет!

И засмеялся.

Пила натужено улыбнулся в ответ. Конечно, им было не привыкать: Вон, Хвост, и тот уже виду не подает, что завтра идти в бой! Знай себе, ест, только треск стоит! А Пила? Когда он ехал в Каяло-Брежицк, то хотя бы знал, что едет в некий ратайский город, где вроде как свои люди кругом, а какие-то (почти сказочные для него) ыканцы попадутся на его пути, или нет — большой вопрос. Если честно, то встречи с ними, и тем более новой встречи с марой, Пила никак себе не представлял. А что теперь? Из Струга выехать — это оглянуться не успеешь, потом пересечь мост, проехать восходную сторону города, и там, за стеной — уже чистое поле. Уже те места, из которых люди сбежали — Пила видел их, целые тысячи, по мостам переходящие Черок. И до встречи с тем, от чего они спасались, остался один шаг, один вечер…

Коршун как будто понял по лицу Пилы этот его страх.

— Тревожишься? — спросил он, уже без смеха.

— Есть такое… — вздохнул Пила.

— Это ничего. Пока все забудь. Это все завтра, а ты сегодняшним днем живи. Сегодня веселись, а что там дальше будет — Небо знает!

Пиршество было в разгаре. Княгиня объявила, что благодарит всех за честь принимать в своем доме героев. Тех, кто хочет последний вечер побыть с семьями, она рада была у себя видеть. Несколько мироворцев, в основном из ополчения, раскланялись и разошлись по своим сторонам. Остальные только начинали веселиться. За одним столом с Рассветником и его товарищами, стали бороться на руках, за другим играть на деньги — бросать монету и пускать по блюду волчок. Со стороны, от кого-то из храбровцев, за музыкой и чистыми голосами княжеских девушек, донеслось нестройное пение.

Пила решил пройтись, посмотреть, кто еще чем занят. Пляску, которую уже устроили в середине зала, и куда мигом рванул Хвост, Пила сразу обошел сторонкой. Потерся немного у стола, где метали кости, да ушел прочь и оттуда — кости он не любил. А по соседству тем временем затеяли играть в шашки на серебро. Пиле нечего было ставить. Он сходил к Коршуну, взял у него взаймы две деньги, и через полчаса вернул их обратно.

— Не пригодились, что ли? — спросил Коршун.

— Нет, уже сыграли. — сказал Пила. В ветошке у него за поясом к тому времени лежали еще четыре монетки.

Коршун пошел посмотреть на его игру, поглядел два кона, и сказал удивленно:

— Ну ты даешь, гражданин! Да ты бы мог одними шашками на хлеб зарабатывать!

— У нас в городище особенно на шашках не заработаешь! — ответил Пила — а в Новой Дубраве я и по десять денег отыгрывал за вечер!

В шашки Пила играл чуть ли не с пеленок, и еще не был женат, когда даже старики в Горюченске не могли с ним соперничать. Он был бесспорным первым игроком городища. А когда Пила бывал в Новой Дубраве по своим пильщицким делам, то там играл с лучшими мастерами, и выигрывал всегда чаще, чем проигрывал.

Пила легко взял деньгу у храбровца, потом — у одного верхнесольского боярина. Потом против него сел один из миротворцев, и оказался не таким слабым соперником: выиграл у Пилы деньгу, но тут же проиграл обратно. В третьем кону Пила снова выиграл.

— Давай четвертый! — решился боярин. Но в запале спешил ходить куда попало: в пять минут, взяв у Пилы две шашки, потерял шесть своих, и еще две остались в нужнике.

— Надо Седого звать! — постановил миротворец, вставая из-за стола — А то пришлые нас заедят!

Быстро отрядили человека с конями и съездили на восточный берег за Седым. Приехал человек лет пятидесяти, безбородый и седой как лунь. С этим Пила уже боролся, скрипя зубами. Сначала взяли кое-как каждый по кону. Потом Пила уступил: В середине столовой расплясались не на шутку, Хвостворту носился там и выкидывал такое, что, Пила стал на него отвлекаться, и плохо обдумывать ходы — с тем и проиграл. Четвертый кон горюченец понял, что уже толком не следит за шашками, и сдался, не доведя игру до конца. Уплатив за это проигрыш вдвойне, Пила вернулся за свой стол, стал попивать горячий мед, да смотреть как пляшут.

А там расходились во всю силу! Плясали так — подумал Пила — как наверное пляшут, уходя назавтра в поход, из которого одно Небо знает, вернешься или нет. И тут Хвост был первым — если и был сегодня на Струге танцор искуснее его, то не было танцора горячее и яростнее! Кто-то мог быстрее и ловче переставлять ноги в танце, но никто с таким исступлением, как Хвост, и так громко, не долбил каблуками об пол, и не размахивал руками так неистово — как только они еще не вывернулись из плеч! Такой Хвост был во всем — за что бы не брался, всегда хотел показать себя во полной красе, в лепешку расшибиться был готов, но не уступить никому, пусть даже признанному мастеру. Сырая от пота — хоть выжимай — рубаха на нем прилипла к телу так, что можно было пересчитать выпирающие ребра.

— ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭХХХХ! — голосил он, в такт пляске и не в такт — ЕФЕ ПОВЫФЕМ! ПОФУЯЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕМ! — и сам себя лупил ладонями так беспощадно, что звонкие шлепки разносились по столовой!

Музыкантов в их углу прибавилось до десяти. Они дудели, били по струнам и бубнам так громко и быстро, как могли. Их игра уже не струилась такими такими плавными переливами, как в начале вечера — она мчала, звеня в ушах, вертясь вихрем, рвала воздух в клочки! Кудрявый рыжеволосый бородач встал у огромного барабана в самом углу, взмахнул булавами, и частые гулкие удары полетели по залу как раскаты грома, в ряд со стуком каблуков и хлопками ладоней! Плясунов было столько, что на широкой площадке между столами им едва хватало места, чтобы развернуться всем, и уже не только боярам и ополченцам — среди танцующих мелькали пестрыми всполохами платья стружских девушек. Среди них мигом выделилась одна — самая ловкая и бойкая, каких только доводилось видеть Пиле. Такая, что глядя на нее, он не мог уже удивляться роскоши пира и дворца, важности собрания князей и больших бояр — он удивлялся, только тому, как может человек, девушка, стройная и хрупкая с виду, молодая — совсем девчонка, и так лихо, так горячо танцевать, и при том с таким умением! Ни одного лишнего или неловкого поворота, шага или взмаха руки нельзя было за ней заметить! А саму удалую девушку, наоборот, не заметить было нельзя — и Хвост тут же заметил! Тут же подскочил к ней, и стал виться и ходить вокруг в пляске. Молодая миротворка, не спуская ни на миг улыбки с прекрасного лица, глянула на него, словно примеряясь к силам этого нового человека.