Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин

— Ой ли? — спросила Вера. — Хорошо ли будет?

— А что в том плохого?! — в беспокойстве, озлясь на Полину, сказал Михаил, но Вера, видно, поняла это по-своему.

— Ну, не буду тебя задерживать, Миша… Бывайте здоровы, живите богато!..

Михаилу хотелось еще поговорить, но белый халат свояченицы по-прежнему маячил в окне.

«Да что же это я так! Будто ворую!.. Неужели встретиться и поговорить, с кем желаю, не могу?! В кабале, что ли, какой?!» — наклонив голову и упористо шагая, думал он.

Вновь от этой встречи разбередилась, начала ныть душа — хотелось вернуться, догнать Веру и хотя бы насмотреться на нее, наговориться, сколько можно.

Вечером он не пошел к Саркиным, наводил порядок дома: топил печь, вымыл пол, прибрал посуду и раскиданные вещи. Все ждал, что кто-то к нему придет, но никто не пришел.

Встретиться решили в такелажке на берегу и переходить через Обь на Щучью курью рано утром по заморозку.

Трактор, запасные тросы, лодка заранее, еще по зимней дороге, были оставлены на курье, и все же перевозить через реку набралось много чего: постели, запас провизии, инструмент. Для перевозки приспособили конные сани, которые приглядели на базе хозчасти.

Дед Щеглов пришел раньше всех, и Михаил вначале не узнал его. Зеленый новый бушлат туго облегал не по-стариковски крутые плечи Калистрата, на голове добротная меховая шапка, борода подстрижена коротко — щеткой, и проседи в ней вроде меньше. Довольно ухмыляясь, он тряхнул руку Михаила.

— Ты, Калистрат Иванович, как на праздник собрался, — заметил Михаил.

— Оно так и есть. Теперя мне праздник. Много ли весен еще встретить доведется?

Калистрат глянул по сторонам и, словно опасаясь, что их может кто-либо услышать, придвинулся вплотную к Михаилу.

— Знаешь, что тебе открою, парень?.. Я, грешным делом, думаю еще до обновления дожить. Только, чур, об этом никому… Тебе сообчу, потому как душевно располагаю и еще не уточнил все, как есть…

— Что за обновление? — удивился Михаил и невольно потянул носом — не хватил ли дед перед дорогой. Но от Калистрата пахло лишь крепким табаком и туалетным мылом.

— А вот обновления природы жду… Ты сам посмотри да послушай, что кругом делается! Оно уже ни природа, ни человек дальше терпеть не могут. Понял? — спросил Калистрат и, уставив палец в грудь Михаила, торжественно заключил: — Значит, будет обновление всего!

— Э, Калистрат Иванович, я смотрю, тебя на божественный лад потянуло, — насмешливо протянул Михаил.

— Никакой не божественный… — обиделся Калистрат. — В бога я сам не верю. А вот ты посмотри… Возьмем, к примеру, бабу. Ходит она тяжелая, ходит и ничего, а потом сразу в одночасье и родит. Или вот та же река. Стоит она во льдах, стоит, а потом и пошла, поехала, матушка, — не остановишь. Значит, уже не может дальше терпеть. Любое возьми самое обыкновенное — и все так… Сон возьми. Разве сразу когда уснешь? Как бы ни устал, а все равно сразу не уснешь, какое-то время требуется. Вода и та сразу не закипает…

— Ну, теперь немного прояснилось… — улыбнулся Михаил. — Это, Калистрат Иванович, диалектика природы. Называется переходом количества в качество. У нас такое обновление в семнадцатом году произошло.

— Да что я, не знаю? — рассердился Калистрат. — То революция была между людьми, а это в природе будет. Обновляться ей самая пора пришла…

— Сама по себе она, Калистрат Иванович, не обновится — помогать ей надо… А мы ей пока плохие помощники…

— Пожалуй, и так… Мало у ней помощников, особенно таких, к добру помянуть, каким был родитель твой Лексей Захарыч… Борик вокруг Ургуля он ведь не дал вырубить. Ближний-то лесок сподручный, много охотников на него находилось, особенно сразу после войны. Нарасхват лес требовался, а Лексей Захарыч отстоял…

Михаилу становилось неудобно, как-то совестно, когда добрым словом вспоминали его безвременно погибшего отца Протасова Алексея Захаровича. Будто была тут и ему похвала, а он еще похвалы ничем не заслужил.

Погиб отец не от фронтовой, часто донимающей в непогоду раны, не от руки браконьера, а как в атаке: бежал с лопатой тушить лесной пожар, и сердце остановилось. С той сухой, богатой на лесные пожары весны и зовется густой ельник, где упал отец Михаила, Протасовским бориком. Есть еще в Ургульских лесах Протасовский кордон. Находится он километров в сорока от Ургуля у лесной речушки с черной, будто смолистой водой. Проживал в том кордоне дед Михаила лесник Захар Протасов, а еще раньше эту таежку, богатую соболями, лесной крупной птицей, выбрал отец Захара — охотник Савелий Протасов…

Бывал много раз Михаил на кордоне — теперь это чистая луговина на взгорочке, а кругом нее чернолесье и широкие проплешины зимних вырубов. Постройки кордона давно частью разрушены или увезены в Ургуль.

Есть в Ургуле и иные дорогие сердцу Михаила памятные места, и идти бы ему по следам своего отца и деда, но он не стал защитником и хранителем здешних лесов, не пошел работать в лесное хозяйство. Так получилось, что в лесном техникуме, куда он поступил, лесохозяйственного отделения не было, а тот техникум, где такое отделение имелось, находился далеко, и учиться там Михаилу было бы гораздо сложнее. Но не только эти обстоятельства решили его выбор. Видел он, что и лесники не те стали: вместо охраны и выращивания лесов они больше занимаются теперь рубкой, выполнением плана лесозаготовок. В том только и разница, что техника в лесничестве послабее да льгот работникам лесного хозяйства поменьше.

— …Чего об этом поминать, Калистрат Иванович? Не при каждом разговоре… — насупился Михаил и сухо добавил: — Наши заботы теперь на Щучьей.

— Я ведь к чему рассказал… — сконфузился Калистрат. — По утрам на меня такое находит. То воспоминания разные, то еще что. Проснешься, и лезет в голову всякое…

Пока они вели разговор, появились еще двое рабочих-сплавщиков, посланные на Щучью курью: Василий Рожков и Илья Тенькин. Позже всех пришел тракторист Федор Литохин. В руках сумка, за плечами зеленый новый рюкзак. Парень он насмешливый, озорной. Оглядел всех, ощерился улыбкой:

— Здорово, адамы!

— Здравствуй, Ева! Губы красила — опаздываешь? — недовольно спросил Михаил. С людьми он сразу решил