Записки мертвеца - Георгий Апальков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На обед была похлёбка, каша из полевой кухни и, внезапно — стакан вина эксклюзивом для каждого в нашем и двух соседних отделениях. На вопрос о том, чем мы заслужили такую честь, капитан Смирнов ответил туманно и несколько зловеще:
— Ещё не заслужили. Заслужите. Это — аванс.
— Трупы сжигать будем, товарищ капитан? — решил спросить я, наплевав на то, что товарищи мои всё ещё обедают. Ира укоризненно посмотрела на меня исподлобья. Лопатин посмотрел озадаченно.
— Какие трупы? — спросил он, жуя хлебную корочку и помешивая остатки супа в своей тарелке.
— Действительно, какие? Откуда бы им тут взяться, да? — иронизировал Смирнов.
Потом он ушёл, и я решил, что доедим мы молча. Но Лопатин не унимался.
— Чё это ты такое прогнал? Кого там сжигать?
— Лопатин, дай поесть, а? — шикнула на него Ира.
— Так интересно же!
— Щас, после обеда, всё поймёшь, — сказал на это я.
На послеобеденном разводе нашему отделению поставили задачу, которую я ожидал: хоронить мертвецов, умерших дважды. Нас отправили в парк аттракционов. Тот самый парк, в котором когда-то давно, проезжая мимо, я видел орду мертвецов, согнанных внутрь этого некогда тихого, пасторального местечка. Я помню, как мы гуляли там с Ирой, катались на каруселях и ели сладкую вату. Давным-давно, в далёкой-далёкой галактике. Теперь же, здесь и сейчас, нам нужно было прибраться в этом самом парке, собрав в несколько равновеликих куч разорванные на части тела убитых заражённых. Но, прежде чем прикасаться к телу, нам надлежало убедиться в том, что тело мертво и не попытается укусить никого из нас за руку или за ногу, едва мы потащим его к одной из куч.
Вид разбросанных тел, оторванных рук и ног, размазанных по асфальту внутренностей для меня тогда уже не был в новинку. Как, впрочем, и для Иры. Тем не менее, после стольких дней и недель сначала в Надеждинском, а потом — в Знаменском, мы слегка отвыкли от этого вездесущего ужаса, и шок, терапию которым для нас намеренно решил устроить Старков, нас, всё-таки, настиг. В особенности он захлестнул Лопатина, который, похоже, ни с чем подобным не сталкивался в своей тихой деревеньке. Он старался не выдавать эмоций, но трясущиеся руки, округлившиеся глаза и одновременно сосредоточенное и отрешённое выражение лица выдавали его. Славно было то, что тогда он, наконец, замолчал, причём — всерьёз и надолго. Всё то время, что мы провели в парке, таская трупы, он не разговаривал. Мы с Ирой говорили, но говорили сугубо о деле.
— Давай теперь вон того.
— Этого?
— Нет, его: который без лица.
— Он точно мёртвый?
— У него лица нет. Конечно мёртвый. Хочешь — пни, проверь.
— Так и сделаю.
Наши отделения постарались на славу. К вечеру трупы в большей части парка были собраны и рассортированы по кучам. За час до ужина настало время запаха. Запаха, который отбил у нас охотку даже думать о еде. Запаха плавящегося жира со сладковато-металлическим привкусом. Мы, наконец, поняли, зачем, уезжая из Знаменского, нас заставили взять с собой эти казённые армейские противогазы. Они помогали, но ровно настолько, чтобы нас, стоявших рядом с кострами из человеческих останков, не рвало каждую минуту. В огне трещали кости. Что-то свистело и порою вспыхивало искрами. Противогаз гасил запахи, но мы всё равно всё видели и слышали, поэтому какая к чёрту разница? То был настоящий крематорий под открытым небом.
Разделавшись с работой, мы вернулись на площадь, чтобы там построиться, дать сержантам доложить о выполнении задачи, а после — со спокойной душой уйти на ужин. Но большим командирам было пока не до нас. Они принимали партию каких-то жалкого вида оборванцев, привезённых к штабу в одном из Уралов. Оборванцев сопровождали бойцы передовых отрядов, среди которых я разглядел ефрейтора Абидина. Мне стало любопытно, был ли он до сих пор в дисциплинарной роте или теперь бросался на амбразуру, уже будучи восстановленным в своём статусе. Любопытство моё сошло на нет, когда и в числе оборванцев я разглядел несколько знакомых лиц.
Та тощая, полуголая девушка, больше походившая на туго утянутый бледной кожей скелет.
Тот парень, в ужасе озирающийся по сторонам, обхватывающий свою шею двумя дрожащими руками и беспрестанно повторяющий одну и ту же бессмысленную фразу: «Я собака. Я собака. Я собака».
Тот другой парень постарше, держащий руки за спиной и угрюмо глядящий в пол так, словно он стремится запомнить положение каждой плитки на тротуаре.
И, наконец, тот, кто тоже держит руки за спиной, но смотрит на всех и вся так надменно и презрительно, словно он приехал туда, где все вокруг находятся перед ним в неоплатном долгу.
Ангелина, Аркадий, Тоха и человек из Восхода.
Конечно, там были и другие люди. Но они не волновали меня. Совсем. Кого-то выносили на носилках, кто-то шёл сам; кому-то конвоиры помогали вылезать из кузова Урала, а кого-то наоборот подталкивали, заставляя шагать быстрее. Так или иначе, сцена была удивительная. Удивительная в первую очередь потому, что я никак не мог поверить в её реальность. Словно бы старый, полузабытый сон на моих глазах становился явью, и бесконечно трудно было — с учётом смертельной усталости за весь день — отличить всё происходящее от галлюцинации.
— Всё, короче, занимаемся по распорядку. Сейчас — на приём пищи. Наряды позже будут оглашать, но нас на них, вроде бы, сегодня не задействуют. С завтрашнего дня только начнём ходить, и то не все, — объявил нам вернувшийся из недр штаба сержант, после чего он же повёл нас на ужин.
Ужин проходил под крышей, в здании ресторанчика на набережной, сразу за зданием администрации. Давали… Не помню, что. Какое-то мясо, какой-то гарнир, какой-то напиток. Я почти ничего не ел, как, впрочем, и многие из нас в тот день. Сегодняшняя работа отбила у нас всякий аппетит, даже несмотря на то, что калории тогда нам были жизненно необходимы. Вот ещё одна вещь, отличающая нас от оживших мертвецов: неспособность жрать так, как они — остервенело, без меры, и вне зависимости от обстоятельств или психического состояния. Отсечённая голова мертвеца всё равно будет хотеть жрать и укусит вас, если вы предоставите ей такую возможность — такая уж у них натура. Непостижимые, всё же, создания.
Вечером, когда все отправились в казармы, я решил остаться на улице на перекур. Само по себе курение мне было безразлично — мне
