Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Дни шли, подходило время зимнего жертвоприношения. О нас, йомсвикингах, рассказывают, что каждый год мы приносим в жертву одного раба возле камня на пустыре в Йомсборге, но это неправда. Любой йомсвикинг владел только тем, что можно было прикрепить к поясу, так что никаких рабов мы не приносили в жертву. Жертвы приносил Хальвдан Палата, я это точно знал, когда увел с его двора жеребенка, приготовленного для жертвоприношения, но в самом Йомсборге в жертву не приносили ни мужчин, ни женщин, ни каких-либо животных, чтобы умилостивить богов. Праздник зимнего жертвоприношения происходил здесь странным образом: мы все собирались на дворе, там приставляли большие пальцы к топорам или мечам, на них появлялись капельки крови, и мы давали клятву, что следующая кровь, которую отведает наше оружие, будет принадлежать врагам Йомсборга. Мы должны были дать имя нашему оружию, если до этого его никак не называли. Свой датский топор я назвал Ульфхам, в честь собаки, которая жила у нас дома в Вингульмёрке. Ульфару Крестьянину понравилось это имя, потому что чем-то напоминало его собственное. Когда мы вернулись в дома, в тарелках нас ждал мясной суп, и мы провозглашали «клятвы Браги». Каждый потом поднимал здравицу и рассказывал о своих смелых планах на грядущий год. Большинство клялись, что они будут первыми на борту вражеского корабля, не боясь смерти. Йостейн поклялся, что он вызволит Хальвара и Сигурда, сына Буи, из заключения у Свейна Вилобородого, а остальные пообещали пойти с ним. Когда подошла моя очередь, я поклялся отомстить за отца, Бьёрн кивнул, соглашаясь со мной, так что я не был одинок в своем желании. За это выпили, и Йостейн со всеми остальными зазвенели оружием.
Я попытался тем вечером поговорить с Бьёрном, после того, как все угомонились, забравшись под одеяла и шкуры. Но мне не удалось сказать ему ни единого слова, он встал, пробормотав, что у него схватило живот и ему надо выйти. Он вышел на улицу и пробыл там так долго, что я заснул, так и не дождавшись его, потому что, когда я проснулся, сквозь дымовое отверстие пробивался свет, а Йостейн сидел, раздувая огонь из углей, оставшихся с вечера. Одеяло Бьёрна было еще теплым, должно быть, он только что встал.
Так продолжалось несколько дней. Каждый раз, когда я хотел поговорить с ним, он уходил. Я догадывался, что Торгунна, скорее всего, сказала ему, что я все знал, и ему было стыдно, что он оказался в безвыходном положении. Из нас двоих Бьёрн всегда был умнее – так, по крайней мере, говорил отец. Возможно, он уже тогда замечал, сколько необузданности было внутри меня, той самой свирепости, которая вынудила Вагна и Аслака вложить датский топор в мои руки и готовить меня как берсерка.
В конце концов я отступился. Сейчас было бесполезно разговаривать об этом с братом. Что сделано, то сделано. Торгунна уже ждала ребенка, оставалось совсем немного времени, и живот будет невозможно скрыть. В кузнице, где я работал, было широкое окно, выходившее на двор, и я часто мог видеть ее, стоя у наковальни и выковывая головки топоров, клинки мечей и наконечники стрел. Обычно она выходила, когда приезжали крестьяне на своих санях, чтобы продать лук, высушенный дягиль и мешки с зерном, которые они придержали до этой поры, в надежде получить хорошую выручку, потому что запасы у всех подходили к концу. Она тщательно укутывалась в шаль и накидку, но это не казалось странным, потому что было холодно. Она была очень красивая, и я замечал, что на ее щеках появился особый румянец, который можно заметить только у женщин, ждущих ребенка. Наступило второе полнолуние после зимнего жертвоприношения, когда Вагн, Торкель и еще некоторые мужчины запрягли лошадей в сани и отправились на охоту. Я был наверху на укреплении, когда они уезжали, потому что меня попросили выковать новые заклепки для петель у северных ворот и мне надо было сделать замеры. Вагн с Торкелем сидели на облучке в передних санях, одетые в накидки из волчьих шкур, плечом к плечу, как братья. Был слышен топот копыт, виден пар, идущий от лошадей. Я долго простоял там, глядя, как они едут по заснеженным холмам. Следы кабанов проходили в нескольких шагах от их саней и уходили прямо в зимнее небо, такое синее, что аж слепило глаза.
Возможно, из-за того, что Вагн уже несколько дней был в отъезде, Бьёрн наконец-то решил поговорить со мной. Я чистил копыта Вингуру в конюшне, когда он неожиданно зашел. На его шерстяной накидке и бороде был виден снег.
– Вот ты где, – сказал он, как будто уже долго искал меня. – Я долго думал, нам следовало бы поговорить. Но все не было подходящего момента. Но сейчас… Сейчас ты здесь. – Он проверил что-то на поясе, локтем придерживая дверь в стойло, и посмотрел на меня. Брат что-то держал в одной руке, плотно прижимая ее к себе, как будто боялся потерять это. – Жертвенный жеребенок поправился. Хорошо.
– Да. Я очень рад этому.
– Ты умеешь ладить с животными, Торстейн. Но ты всегда был таким.
Я положил руку на спину Вингуру, потому что он забеспокоился из-за Бьёрна, нависшего над дверью в стойло.
– Помнишь, как ты прибежал домой с бельчонком? – улыбнулся Бьёрн. – Бедный, ты проплакал потом несколько дней.
– Я знаю, зачем ты пришел, Бьёрн. Я знаю, что происходит.
– Ты еще слишком молод. Ты не понимаешь.
– Я понимаю, что в любом случае Вагн…
Бьёрн ударил по двери, неожиданная злоба охватила его. Он прикрыл глаза, глубоко вздохнул и провел рукой по лицу:
– Я знаю, что ты… говорил с Торгунной.
– Всего пара слов. И это было давно.
– Нам нет нужды говорить больше о том, о чем нам обоим известно. Но ты должен знать, что, если бы у меня была возможность поступить по-другому, я бы так и сделал. Но я не могу. Я беспокоюсь за нее. – Бьёрн открыл глаза и посмотрел на меня. – Она носит моего ребенка.
Я обошел Вингура и встал с другой стороны, наклонился и начал чистить копыто.
– Ты не выглядишь удивленным.
Я продолжал
