Бархатная кибитка - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня так изумили эти слова Бо-Пип, что я даже открыл глаза, чтобы увидеть над собой небо с косым обрывком тучи.
– Какую еще лекцию? О чем? Кому?
– О чем хочешь. Это не имеет значения. Я уже обо всем договорилась, всех известила. Твоя лекция состоится через два часа в старом санаторском кинотеатре. Мы как раз успеем дойти туда, если встанем с этих камней через двадцать минут. Усталость после прогулки пойдет лекции на пользу. Тебе не следует быть чересчур сосредоточенным, впрочем, тебе это и не свойственно. Хорошо, если у тебя будет слегка заплетаться язык, ты ведь наглотался самого свежего на свете воздуха. А перед лекцией мы еще успеем зайти в кафе «Степан», где ты выпьешь рюмку коньяка с ложкой мёда. Так надо. Хорошо, если тебя будет немного клонить в сон. Будут все наши – Сигурдов, Подъяченко, Александрова, Симмонс, Ильин, Мартышин, Ландау, Лида Джугашвили, Катя Гестапо, Лаура, Сайде. Надеюсь, придет и Нелли Орлова. Может быть, даже с Еленой Борисовной. Чужих не будет.
– О чем же я расскажу им? Потом… коньяк с мёдом… не пробовал, но звучит как нечто для простуженных.
– Ты не простужен, но этот напиток придаст тебе отчасти простуженный вид. Произносящий лекцию должен быть слегка влажен, как бы распарен. Иначе лекция может показаться суховатой.
Мне ничего не оставалось, кроме как ошарашенно подчиниться этому удивительному плану. Бо-Пип проявила себя как четкий организатор. Правда, мы все же немного опоздали на лекцию – задержались чуть-чуть на древних камнях, увлекшись поцелуями.
Когда мы вошли в полузаброшенный открытый кинотеатр, где последний фильм показали, наверное, лет десять тому назад, все, кого упомянула Бо-Пип, уже сидели на длинных, рассохшихся синих скамейках, поджидая нас. Даже Елена Борисовна была здесь. Даже татарчонок с пляжа притулился на боковой лавке с петушком на палочке в смуглых руках.
Кинотеатр выглядел так, как будто его давно уничтожили, но он вдруг воскрес украдкой вместе со своими облупленными стенами и выцветшей надписью КАССА над разбитым вдребезги окошком. После рюмки коньяка с мёдом (действительно, поразительное оказалось сочетание) я выглядел так, как и желала Бо-Пип: распаренный, с влажным лбом, с отягощенными веками, с полудремотным румянцем на щеках. Напиток настроил меня на растроганный и умиленный лад: обозревая присутствующих, я внезапно осознал их как свою семью, как самых близких и родных мне существ. Я почти не знал этих людей, я познакомился с ними совсем недавно и, в общем-то, это знакомство вполне можно было отнести к разряду мимолетных. Я понятия не имел о свойствах их душ, я ничего не ведал об их прошлом и настоящем, об их занятиях, об их вожделениях и страхах. И, тем не менее, я воспринимал их так, как будто прожил с ними бок о бок всю свою жизнь, делясь всеми горестями и радостями и всецело пользуясь ответным доверием. Они, в свою очередь, взирали на меня благожелательными, теплыми, блестящими очами.
– Дорогие друзья, – начал я, отдавая себе отчет в чрезмерной расслабленности своего голоса, – последнее время я занимаюсь разработкой нового литературного жанра, которому присвоил название «эйфорический детектив». Конечно, вы можете возразить мне, что в огромном массиве детективной литературы, безусловно, можно встретить повествования, либо пропитанные эйфорией, либо провоцирующие ее проявление в душах читателей. Вы будете определенно правы, возразив мне таким образом. Однако, осмелюсь предположить, если я попрошу вас назвать конкретные литературные произведения, действующие в этом направлении, то вы в первый момент испытаете легкое замешательство и вряд ли порадуете меня молниеносным и уверенным ответом. С другой стороны, вы можете с полным на это право заявить, что любой хороший детектив по своему эйфоричен. Я согласен с этим гипотетическим замечанием, и все же, говоря о новом литературном жанре, я имею в виду нечто принципиально иное, чем те ощущения уюта, увлеченности, удовлетворения или даже ликования, которые способен обеспечить своим читателям хороший детектив. Прежде всего тот новый эйфорический детектив, над чьими чертежами и эскизами я корплю и бережно склоняюсь в те часы, что благосклонны к такой работе, никак не может, просто даже не имеет права быть хорошим детективом. Он обязан быть плохим детективом, даже очень плохим. Сам принцип детективности должен, согласно моей идее, обрушиваться и гибнуть у вас на глазах, дабы обеспечить вам тот особый вкус эйфории, который я имею в виду. Тщательно срежиссированный когнитивный оргазм, составляющий катарсический потенциал классического детективного повествования, в данном случае не может состояться. На смену ему должна явиться гирлянда оргазмов иного происхождения. Я предвижу новые возражения с вашей стороны: разве эйфория должна становиться целью литературного процесса? И даже если да, то никак не может идти речь об эйфории в чистом виде. Пусть будет эйфория, скажете вы мне, но пусть она будет смешана с болью. Пусть она станет следствием боли или ее преддверием. Ведь вы толкуете, как я осмелюсь предполагать, о боли познания, о той святой и почитаемой боли, которую обязана вызывать изрекаемая правда. Вы говорите о тех пробуждающих болевых сигналах, в которых (и в этом вы незыблемо убеждены) в высшей степени нуждаются как отдельная человеческая душа, так и общество в целом. С болью, с мучительным усилием приходит в мир новое, и с болью оно пробивает себе дорогу. С болью, с терпкими сожалениями, испытывая страдательные сомнения, уходит старое. С болью совершаются рождение и смерть. Да, так оно и происходит в мире организмов, будь то психических или физических. Но вы – современные люди, и разве вы не стремитесь к анестезирующим препаратам, сталкиваясь с медицинским страданием? Разве вы отказываетесь от услуги зубного врача, когда он предлагает вам обезболивающую инъекцию перед началом своей работы? Если вы откажетесь от этих инъекций, то ваша боль не только истерзает вас, но и помешает специалисту сосредоточенно поработать над вашим зубом. Но когда вы общаетесь с литературным текстом, с кинофильмом, с произведением современного искусства, вы непременно постараетесь доказать себе и другим, что обезболивающие вам не нужны: вы согласны и даже желаете страдать ради правды, ради совершенствования, ради прогресса, ради информации, ради обновления, ради самосохранения, ради моды. Но идет ли в этих случаях речь действительно о боли или все же скорее о своеобразных карго-культах, карго-ритуалах, изображающих и инсценирующих эту боль? В эпицентре большинства детективов располагается убийство. Событие болезненное и влекущее за собой болезненные последствия. В эпицентре детектива лежит мертвое тело. Пользуясь языком интеллектуальных условных обозначений, назовем этот минус-объект «телом американца». Я не имею в виду исторические ссылки. Хотя детективный жанр и родился в Америке под легким или же, наоборот, тяжелым пером гениального Эдгара По, но первыми жертвами этого жанра стали обитательницы и обитатели Парижа. А первым убийцей в истории жанра стала обезьяна, играющая в парикмахера. Двое из присутствующих в этом кинозале недавно одарили меня. Мне преподнесли две вещи, и я с благодарностью и душевным волнением принял эти дары. Что же это за дары? Вот они перед вами, дорогие друзья. Прошу вас сосредоточиться, если только состояние сосредоточенности не вызывает у вас стихийного отторжения. В настоящий момент прошу вашего особого внимания: я извлекаю из кармана куртки два небольших объекта. Вот они перед вами: шкатулка и статуэтка, вырезанная из синевато-зеленого камня, цветом и фактурой напоминающего бирюзу. На самом деле это нефрит, вне всякого сомнения…
