Здесь, под северной звездою... (книга 1) - Линна Вяйнё
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какой-то уже изрядно подвыпивший молодой человек помогал им, топая ногой и негромко напевая:
— Знаю я мила-ашку синеокую, розовые ще-ечки, грудь высокую...
За вальсом новобрачных последовал вальс братьев и сестер. Оску пригласил невесту, а один из двоюродных братьев Санни — Элину. Оску считался хорошим танцором, потому что он мог даже в вальсе выкинуть какое-нибудь неожиданное коленце или начинал кружить с такой быстротой, что дух захватывало. И руку девушки он не вытягивал в сторону, как другие, а согнув забавным кренделем, держал возле своего уха.
Элина танцевала еще не очень уверенно, особенно когда на нее смотрел весь зал. Краснея от волнения и радости, она старалась слушаться кавалера, который, заметив штучки Оску, пустил в ход весь свой волостной шик.
Затем начался общий танец, и торжество свадьбы в ту же минуту превратилось в странную смесь из музыки, гула голосов, звона посуды, шарканья ног и общей толчеи.
Пастор, по доброму старому обычаю, ушел до начала танцев. Но прежде, чем уйти, он для приличия побеседовал с Халме и Силандером, сидевшими рядом с ним на скамье для почетных гостей. Говорили о рабочем доме, и пастор похвалил намерение Халме проводить программные вечера. Кивая головой, он все твердил:
— Да, да... добрые стремления... Совершенно верно. Полезные занятия...
Однако разговаривали они без всякого увлечения, только для соблюдения приличия. Времена пожарной команды давно прошли. Теперь уже невозможно было спокойно смотреть друг другу в глаза, беседуя о подобных вещах, и оба хорошо сознавали, что говорят все это, лишь бы что-то сказать. Любезный и вежливый тон сохранялся лишь из уважения к торжеству.
Как только пастор ушел, беседа на почетной скамейке сразу оживилась.
— Все равно, что толку, раз сенат находится в их руках? А если туго придется, так парламент распустят...
— Есть прок, есть. Хоть приступили к обсуждению, и то уж сдвинулись с мертвой точки. Правда, радоваться пока нечему...
— Как подумаешь, что даже промышленное управление обращается в Петербург за утверждением закона о рабочем дне...
— Хеллберг приезжал и рассказывал, что они действуют без всякого стыда. Толкуют об отечестве, а когда нужно отклонить предложение рабочих, так им и русский царь хорош.
— Хуже всего, что избиратели в конце концов утратят веру в парламент... Стараются всякими кляузами да проволочками оттянуть время...
— Но если закон утвердят, то и Отто не придется съезжать. Потому что закон будет иметь обратную силу, и все решения о сгоне, принятые после внесения законопроекта, окажутся недействительными...
— Конечно. Об этом же говорится в предложении Паасикиви, хотя проклятый Иоонас Кастрен пускается во все тяжкие...
— Шведские помещики тоже, разумеется, против. Но от них-то другого и ждать невозможно...
— Пройдет закон, пройдет, точно так же как и муниципальные законы.
— В сенате их провалят... там пошепчутся, пошепчутся...
— Да-а... Однако отведаем бутербродов, чтобы женщины на нас не обижались. А то скажут — готовили-готовили...
Беседа уважаемых людей становилась все оживленнее, так как они время от времени по двое или по трое куда-то отлучались. Среди них самым уважаемым был Силандер — как гость и благодаря своему общественному положению: товарищество в центре волости считалось все же более значительным, чем товарищество в деревне Пентинкулма, а ведь он там замещал председателя, пока Хеллберг был занят в парламенте.
Поглядывая на танцующих, они иной раз снисходительно роняли замечание о молодости и о «нашем возрасте». Валенти Леппэнен тоже сидел на этой скамье и даже иногда вмешивался в разговор почетных гостей, но его чаще всего обрывали. Силандер сказал, как бы, между прочим:
— Шел бы ты, секретарь, танцевать. Там твои сверстники.
Но Валенти, посмеиваясь, отказался. Он не танцует и девушками не интересуется. И в самом деле, он хоть и не избегал их, но был к ним совершенно равнодушен. А в этот вечер он вообще немного приуныл, так как ему вернули стихотворение, посланное в «Кансан Лехти».
Зато Ауне танцевала не переставая. Ее приглашали наперебой. Особенно подвыпившие. Потому что даже незнакомые мужчины угадывали в ней заманчивую, беззащитную доступность. Хенна радовалась успеху дочери. Она в восторге шептала кумушкам:
— Опять девчонку приглашают!.. Надела новую кофточку... Так занята, так занята — фу-ты, ну-ты... Она сегодня прямо нарасхват...
Аксели одиноко стоял в дверях. Кто-то из знакомых заговорил с ним о чем-то неинтересном, и он ответил так же буднично. Впервые в жизни он жалел, что не научился танцевать. Он видел, как Элина точно пьянела от свадебного шума. И хотя он вначале старался сохранять равнодушие, но это не долго ему удавалось. Как только Элина освободилась от подноса, ее занимали в каждом танце. Новые родичи совсем завладели ею. Свои деревенские парни лишь иногда случайно успевали пригласить ее на танец. Элина наслаждалась общим вниманием. Нет, она не была королевой бала. Королевой, безусловно, была племянница Силандера из Тампере, изящная горожанка. Но ее осмеливались приглашать лишь немногие знакомые да Оскар, который вообще легко знакомился. Однако барышня из Тампере была уже не так юна и не так мило оживлена, и не отвечала благодарным смехом на каждую шутку, как Элина. Она даже не успела подумать, хорошо ли, что от некоторых кавалеров стало попахивать вином. И только когда один из них как-то странно схватил ее пониже талии и предложил пойти погулять, она испуганно отказалась и убежала от него. Парень, как ни в чем не бывало, сделал вид, что пошутил, а следующий кавалер окончательно рассеял возникшее у Элины неприятное чувство. Как-то раз перед нею в толпе мелькнуло лицо Аксели, и смутная тревога отразилась в ее глазах. На мгновение она даже смутилась, но ее сразу же отвлекли.
Аксели вышел на воздух. Он был зол на себя. Обидно было сознаться в том, что он ревнует, ревнует к суете, к праздничному шуму, который отнял у него Элину. Отнял у него? Да разве она когда-нибудь ему принадлежала? Не слишком ли он возмечтал, услышав от нее несколько ласковых слов? Что, собственно, значили эти слова? Ровным счетом ничего. Разве не улыбалась Элина своим кавалерам? Улыбалась. Даже еще ласковее.
Он сунул руки в карманы и мысленно сказал себе: «Нy что ж. Красивая кобылка—резва, кто бы ни погонял».
Он ходил по двору один, пока не вышел Оску.
— Где ты пропадаешь?
— Там я был, в зале.
—
