Бархатная кибитка - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я уже упомянул о Древней Греции, о Нике Самофракийской. Точнее нет, о Нике я еще не упоминал, но придется упомянуть, говоря о центральной фигуре Арки, о венчающем, воспаряющем, царящем скульптурном теле. Поначалу немало нареканий вызвала безумная дерзость Шпина, преобразовавшего доминирующую гигантскую женскую фигуру, возвышающуюся над фронтоном Арки (как бы вырастая ввысь из этого фронтона и внезапно опровергая законы его соразмерности), – фигуру, явно аналогичную Нике или же Родине-матери, какой мы все знаем ее по великолепному мемориалу на Мамаевом кургане… Итак, дерзость Шпина преобразовала эту тотемную женскую фигуру в фигуру Лисы: впрочем, Шпин-ваятель сохранил тот надвигающийся напор, ту атакующую динамику, что присуща телам Ники и Родины-матери: женское тело Лисы (безусловно женское, человеческое тело) надвигается на зрителя, облепленное сдуваемым назад платьем: мощная грудь, откинутые назад плечи, непререкаемая поступь, но над всем этим – лисья голова, ощеренная, охваченная охотничьим ликованием, запрокинутая. И на носу у Лисы – сияющий Он, Гигантский Золотой Шар, вбирающий в себя с высоты отражение всей Москвы, вплоть до далеких мерцающих рубиновых звезд над Кремлем.
В солнечные дни этот Шар пылает так ярко, что невозможно обратить взоры в сторону Арки – его называют Солнцем Москвы.
Справа и слева от фигуры Лисы, на плечах Арки, расположены еще два золотых объекта, составляющие вместе с Верховным Колобком некий Золотой Треугольник. Два объекта, близкие к Колобку по своей сути, по своей природе – Репка, к которой приклеилась гирлянда тянущих персонажей. И Золотое Яйцо Курочки Рябы. Ослепительный протокосмос. Боковые колонны Арки увенчаны четырьмя черными Тянитолкаями, на которых восседают фигуры четырех великих врачей, четырех самоотверженных айболитов, чьи исследования пролили определенный свет во тьму коллективного детства, – Павлов, Фрейд, Семашко, Сеченов. Ниже тянется так называемый крокодиловый фриз: там, по всему периметру Арки, стоят одинаковые, вытянувшиеся в струнку Крокодилы Гены. Они стоят плечом к плечу, тесно сомкнувшись, в длинных своих пальто, и над столицей торчат их длинные детализированные лица, сообщающие Арке окончательную узнаваемость древнего анималистически-тотемного храма.
Под «крокодиловым фризом» располагается единственный уровень Арки, где задействовано стекло. Из обрывков разговоров со Шпином, которые я уже цитировал, очевидно, что он избегал хрупких материалов. Глядя издали, можно подумать, что это терраса, где скрывается обзорная площадка или ресторан. Но это не так. За этими стеклами работают особые машины, вырабатывающие туман. Туман стоит за стеклами, а в нем ряды почти невидимых в тумане изваяний. Это Ежи, Ежи-в-Тумане, еще одна категория божеств советского детства. Всех божеств не перечесть, да и зачем? Фотографии этих скульптурных групп вы можете обнаружить в каждом туристическом проспекте. Впрочем, не все изваяния и скульптурные группы, украшающие Арку, пользуются популярностью. Есть и такие, какие не найдешь в туристических проспектах. Невооруженным глазом их не разглядеть, они скрываются на высоте, таятся среди других изваяний – только сильный бинокль или подзорная труба разрешат вам увидеть их. Говорят о жестокости некоторых скульптур, особенно неуместной в случае Арки, воспевающей счастливое детство. Некоторые особенно въедливые созерцатели обнаруживают якобы даже не вполне пристойные изображения среди рельефов. Не знаю, я ничего такого не замечал. Людям с развращенным воображением всюду мерещится нечто порочное. Птицам виднее – они часто навещают карнизы и капризные фризы Арки. Спят там, устало спрятавшись между каменными и металлическими телами. Они, эти птицы, хотели бы, чтобы все люди сделались статуями. Тогда птицы заполнят города. А люди спокойно и бесстрастно станут взирать на мир сквозь застывающие ручейки зеленоватого гуано, стекающие по их бессмертным лицам.
Глава пятьдесят седьмая
Начала
Все началось с чайной серебряной ложечки, которую я нашел в темном углу буфета…
В один из летних дней своего пребывания на даче Иван Игнатьевич проснулся с очень странным ощущением…
Настало время подробно и обстоятельно рассказать о событиях, предшествующих исчезновению из порта Койт двухмачтового судна «Салембо»…
Мы вышли в путь рано утром. Дорога вилась между густо обвитыми зеленью, источенными червем, совсем почерневшими столбиками, чья угрюмая и столь неуместная среди весенней беспечности настороженность служила последним, еще не исчезнувшим напоминанием о…
Любезный читатель, открывая впервые эти страницы (пусть даже и несколько пожелтелые от времени, а может, и вовсе обветшавшие), помни о том, сколько страстей, сколько печалей, радостей, пепла и восторгов, сколько восхищения и ужаса, сколько пленительной дрожи и мистического оцепенения…
Это было суровой зимой сорок второго. Младший лейтенант вышел из землянки и, поеживаясь от резкого леденящего ветра, быстро пошел по направлению к темно и неясно вырисовывающейся вдали…
– Дорогой мой Платон Андреевич, что же это вы сидите совсем один и никакого интереса ни к чему не проявляете? Отчего это? – Сумарокин весело хлопнул Сугодбина по плечу…
– Случалось ли вам когда-нибудь проходить ночью по нашему лесу? Нет? А вот мне приходилось. – Мой гость помолчал, словно припоминая подробности какой-то давно случившейся истории, потом усмехнулся, потер переносицу стареющей рукой и продолжал…
Я поклялся убить его, да, я этого не отрицаю. Я принес эту клятву давно, лет восемь тому назад – прекрасно помню, как это было: стоял холодный дождливый ноябрь, и в кабинете собирались топить еловыми поленьями, но тут вдруг раздался истошный отвратительный крик, от которого кровь застыла у нас в жилах, и в комнату вкатился крошечный стремительный клубок, покрытый красновато-бурым мехом…
У Евгения было моложавое, невеселое лицо и длинные, спускающиеся на лоб волосы. Человек он был молчаливый, но физически развитый и мог шутя пробить кулаком не слишком прочную дверь санаторской палаты…
С ранних лет мне приходилось заботиться о заработке, который давал бы мне возможность учиться в гимназии…
Однажды, поздно вечером, когда Фредди уже собирался запирать ставни…
Своего мужа Наталья Яковлевна Туманова всегда считала человеком сумасбродным, но такого…
Рекомендуем книги по теме
Мифогенная любовь каст
Павел Пепперштейн, Сергей Ануфриев
Сноски
1
Дома творчества (писателей, художников, композиторов, актеров и прочее) возникли в СССР на заре тридцатых годов и явились следствием создания централизованной системы творческих союзов, олицетворяющих собой советскую практику управления культурой. Предполагалось, что представители творческих профессий, в отличие от прочих трудящихся, стремятся сочетать работу и отдых. В любом случае эти блаженные заведения являли собой «кормящую», «заботливую», «материнскую» сторону управления культурой.
Читателю может показаться забавным, что эти дома творчества вызывают в моей душе столь же трепетные и восторженные чувства, какие вызывали дворянские и аристократические усадьбы в сердцах Аксакова, Набокова или кн. Феликса Юсупова, – чувства, щедро выплеснувшиеся на страницы их сублимированных воспоминаний. Забавно, но так оно и есть. Возможно, дома творчества вызывают даже более нежные чувства – все же статус хозяина или же хозяйского отпрыска есть разновидность бремени (пусть сладкого, но бремени), а у социалистических домов творчества не было хозяев, кроме абстрактного (в глазах ребенка) государства и не менее абстрактных (в тех же глазах) союзов творческих работников. – Здесь и далее прим. автора.
2
В пизду идет Жан-Поль Сартр, если не ошибаюсь. Туда ему и дорога! Меня всегда тошнило от его «Тошноты».
3
Деятельность общественной организации в Российской Федерации запрещена. – Прим. ред.
4
Речь о белом хомяке, чье полное имя – Иммануил (см. главу
