Колосья под серпом твоим - Владимир Короткевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дядька шел спать. А Алесь лежал без света и смотрел, как в коридоре бьется в печке огонь.
Домик в саду. Простые люди. Простые слова и воспоминания. Простые напевы женщин в людской.
Чесал он сошки
С моих белых плеч,
Вил он веревки
С моих русых кос,
Пускал ручеечки
Из моих горьких слез.
И он еще больше понял после этих дней: все в простоте, все в близости к этим. Им тяжело, надо быть с ними.
Печка. Отсветы огня.
И вообще – кому было хорошо жить на этой земле? Все, казалось, есть, а болит душа.
Лица плыли перед ним… Пан Юрий… Мать… Раубич…
Почему так несчастны люди?!
…Дядька… Лермонтов… Черкесы… Шевченко… Кастусь… Малаховский… Виктор… Черный Война…
Почему так несчастна земля?! И вокруг несчастна, и особенно здесь несчастна.
Плясал в темноте огонь. И, глядя на него, Алесь думал:
"Бунт идет… Идет восстание… Идет революция, взрыв бешеного гнева и ярости. Неумолимый пожар от Гродни до Днепра. Его не может не быть, такое сделали с людьми… Идет свобода к моему народу и всем народам…"
Огонь пылал во тьме.
"Она идет. Только слепые не видят, только глухие не слышат. "Лицемерные! Облик неба распознать умеете, а знамений времени не можете?" Она неминуемо будет в том поганом, паскудном мире, который вы построили. Мир наиподлейшей лжи, нагайки, тюрем, угнетения малых народов, запрета языка, зажимания рта… Но главное – в мире лжи.
Потому что вы не просто убиваете людей и народы – вы лжете, что вы их благодетели, и принуждаете того, кого убиваете, чтоб он кричал: "Благодарю!"
Близится час. Канет вода из рукомойника. Каждая капля – это на каплю ближе к вашей гибели, как бы вы ни цеплялись за жизнь.
Как бы ни лгали, каких бы палачей и лгунов ни покупали и ни ставили себе на защиту.
Капли падают во тьме, и точат, и приближают…
Кап…
Кап…
Кап-п…"
X
Тайна Павлюка Когута все же выплыла наверх. Да еще и совсем по-глупому. Доверилась Галинка Кахнова младшему брату Илларию, послала к Павлюку, чтоб позвал. Малыш прибежал в хату к Когутам, узнал, что Павлюк в гумне меняет с братьями нижний венок бревен, вскочил туда и ляпнул:
– Павлюцо-ок… Сястла пласила, цтоб не задерзался, как вчела.
Кондрат с Андреем так и сели на бревно.
В следующее мгновение Илларий уже улепетывал, поняв, что сделал что-то не так, а Кондрат гнался за ним, чтоб расспросить подробно. Мальчик был, однако, умнее, чем можно было предположить, шмыгнул от взрослого оболтуса в лаз под амбаром, да там и затаился.
Кондрат предлагал ему сдаться. Обещал разные блага сладким, аж самому гадко было – такой уж сахар медович! – голосом. Малый только сопел.
Когут со злости нарвал крапивы и туго заткнул лаз, а сам, потирая ладони, пошел в гумно, думая, что б все это значило.
А когда пришел, братья дрались.
– Братьям… на дороге… встал? – выдыхал Андрей.
– Не ожидать же… пока вы ее… вдвоем… седую… в монастырь поведете, – сопел Павлюк.
Кондрат кинулся разнимать и получил от Павлюка в ухо, а от Андрея в челюсть. Рассердился, двинул Андрею, потому что тот дал первый. И еще от него получил. Вдохновленный этим, Павлюк наподдал и начал нажимать на Андрея, пока тот, отступая, не упал за бревно и не накрылся ногами.
И лишь тогда Кондрат понял, что обидели и его. И вовсе не Андрей. Схватил брата за грудь, бросил через ногу на солому.
– Ты? С нею?
Прижал в угол.
– С нею, – мужественно ответил Павлюк.
– Будешь?
– Буду.
– Глаза твои где были? Два года она нам дорога.
– Я поначалу и ждал. Да не ждала она. Неохота ей двадцать лет ожидать.
– Отступись.
– Нет. – Павлюк навесил Кондрату.
И в этот миг на младшего навалился Андрей. Дрались молча, сжав зубы. Павлюк был в ярости. Двое на одного. Так черта лысого им девка. Спросили б, дьяволы, у нее.
Павлюка прижали к стене. Рассудительный и спокойный, он мог иногда взрываться лютой яростью. И теперь, увидев, что его побеждают и могут так надавать, что за неделю под забор не пойдешь, он ощутил, как глаза застлал красный туман.
Рванулся меж братьев и снял со стены цеп – дубовый бич на отполированном руками ореховом цепильно.
– Прочь! – рыкнул так, что братья отлетели. – Сунетесь к ней – убью… Стеснялся вас, а вы с кулаками… Убью!
И ринулся на них. Кондрат было захохотал, но сразу отскочил. Цеп врезался в ток у самых его ног.
– Дур-ило! Ты что?!
Но Андрей с побелевшими глазами схватил уже второй цеп и бежал к Павлюку.
Гэх-х! Цепы встретились в воздухе, перекрутились.
Павлюк вырвал свой. Кондрат недоумевающе смотрел, как братья лезли друг на друга. Это была уже не шутка. И тогда он тоже схватил цеп.
Павлюк летел на Андрея, и Кондрат подставил цепильно, рванул цеп из рук брата и отбросил в угол… Андрей, словно не понимая, налетел на них, поднял цепильно – бич привычно вертелся в воздухе.
Кондрат знал: один удар – и смерть. Прыгнул, схватил Андрея за руки. Тем временем Павлюк снова ухватил свой, а заодно и Кондратов цеп. Кондрат потянул Андрея за собой вместе с цепом и спиной прижал Павлюка в угол. Не имея возможности размахнуться, они лупили одними бичами, то по своим рукам, то по Кондратовой спине. Бичи болтались, как язык в колоколе, и хлопали мягко, но чувствительно.
Кондрат получил от кого-то по голове. Зашатался. И в этот момент в гумно влетел озерищенский пастух Данька. Гнал коров, хотел попросить огнива и увидел.
– Пляшете? – с лютым юморком спросил Данька. – Танцы?
– Аг-га, – ничего не понимая, сказал Кондрат.
– Ну, так я вам последний сейчас сыграю, – улыбнулся Данька.
И хлестнул с выстрелом цыганским кнутом. Да по всем троим. Да еще. Еще.
– Аюц, хряки! Ашкир вам, бараны!
Наконец до всех троих дошло, да и жалил кнут, будто горячим железом.
Братья отпустили друг друга. Бросили цепы.
Неладно было в гумне. Не смотрели друг другу в глаза.
– Вы что же это? – спросил побледневший Данька. – Ах остолопы, ах вы дрянь блудливая…
Когуты молчали.
– И, наверное, из-за бабы? Я и то вижу: на деревне один смоляной забор да три болвана возле него… Да есть ли такая баба, чтоб достойна была?!
Кондрат наконец опомнился:
– Хватит. Не трожь бабу.
– Я ее зацеплю! – с угрозой сказал Данька. – Не все мне по жолнеркам да вдовам. Подумаю вот, подумаю, да у вас, козлы, и у тебя, птенец, умыкну ее из-под носа…
Красивое Данькино лицо было сурово. Что-то ястребиное светилось в глазах. Задрожали брови.
– Братья… Да вы, как пырей, с одной связки все… А ну, миритесь!
Молчание было продолжительным. Потом Павлюк тяжело вздохнул.
– Я виноват, Кондрат… Виноват, Андрейка.
– Черта нам с того! – буркнул Андрей.
– Я сказать хотел – духу не хватило.
– С тобой она хочет? – глухо спросил Андрей.
– Да… Не хотел, брат.
Андрей махнул рукой:
– А, да что там… Спал ты, когда совесть раздавали… Идем, Кондрат!…
…Часом позже, сидя на берегу, братья все еще молча макали руки в воду и прикладывали к синякам и шишкам. Нарушил молчание Андрей:
– Ну?
– Вот тебе и ну. Проспали.
– Дак что же зробишь? Другому б бока намяли. А тут… Брат все же…
И Андрей растерянно улыбнулся.
– Дурни мы с тобой, дурни! Сразу спросили б. Вот и дождались.
– Свинья брат, – сказал "на пять минут младший". – Подъехал-таки.
– Брось, – вздохнул Андрей. – Он хороший хлопец.
– Хороший хлопец! – Кондрат поливал водой шишку на лбу. – Как дал, так я аж семь костелов увидел… Позор теперь! Бо-ог ты мой!
– Прохлопали мы с тобой, брат, – грустно улыбнулся Андрей. – Одно нам с тобой утешение: быть нам старыми холостяками да чужих детей нянчить… Хорошо, что хоть не минет нашу хату та невестка. И дети будут Когуты.
Он улыбнулся, но Кондрат понимал, как брату плохо. И хотя Кондрату тоже было так, что аж сердце сжимало, он пошутил:
– Ну, нет. В одной хате с ней я не смогу. Тут, братка, нам с тобой или делиться с отцом, или по безмену в руки – да к Корчаку.
Лицо у Андрея было спокойно, лишь ходило под кожей адамово яблоко.
– Недаром, брат, Адам яблоком подавился, – говорил Кондрат, изо всех сил желая развеселить брата. – Наконец, черт его знает, может, мы с тобой еще радоваться будем, плясать каждый вечер, что ее не взяли. Вот погоди, попадет он в эти жернова да к нам и жаловаться придет. А мы ему, вольные казаки, чарку-другую да в ухо.
– Что ж, – сказал Андрей, – к Корчаку, так к Корчаку.
* * *Сабина Марич искала встречи с Алесем. Петербург, а затем Вильна не помогли ей. В Вильне она бросалась-бросалась, а потом нашла Вацлава Загорского и навещала его чуть не каждую неделю. Приносила ему конфеты, фрукты, спрашивала о жизни, что пишет брат.
