Накафельные рисунки - Александр Ермак

На этой скамейке ближе к обеду собираются для распития местные алкаши. На этой скамейке ближе к вечеру хохмят молодые девчонки и парнишки. На этой скамейке лежала она в ночь выпускного бала. Глазами в звезды. А он поклялся.

Свадьба через месяц. Первый ребенок через девять. Второй через два года. Третий еще через год. Потом он беспросветно любил кого-то на других скамейках и диван-кроватях. А у нее осталась святая троица. Ненадолго. А – раз: и старший сын уехал с женой к океану. Младший вообще эмигрировал за этот самый проклятый океан. А дочка существует не так что б уж очень далеко – на другом конце города – вместе со своим жуликом. Сядет, ведь, подлец. Надолго сядет. А лишь бы ее за собой не потащил. «Мама, не вмешивайся, не твое дело…» Может, образумится да и съедет одна на квартиру матери после…

«Старуха N2» погладила отполированные задами доски. На этой скамейке… Конечно, это не та скамейка. И это не тот двор. И это не тот дом. Тот дом давно снесли. На месте того двора – супермаркет с колбасой и шмустрицами. А скамейку – она видела – сломали строители и сожгли, грея свои огромные зазябшие руки. А перед этим они на ней сидели, звякали стаканами и тискали своих красножилеточных подруг.

«Страруха N2» успокоилась. Сердце ее согласилось. Ноги были готовы. И сама она окончательно, кажется, «да». «Старуха N2» поднялась и еще погладила скамейку:

– Не та… Да и я…

Она дошла до арки. Выйдя на улицу, защурилась. Чужой солнечный свет ударил в глаза до самых мозгов. Больно. «Забыла черные очки». Слезы вконец размыли фигуры и тени. И «Старуха N2» пошла по улице на слух, на остатки запахов, на ощупь. Ее почти не задевали зрячие прохожие. И она шла и шла вправо. Мелкими расчетливыми шажочками. По привычной дороге к магазину. Там продают хлеб, молоко, творог. А в день пенсии там продают паштет и бутылку дешевого красного вина. Этот день превращается в «неделю паштета и красного вина».

Но сегодня «Старухе N2» не надо в магазин. Ей просто необходимо проверить: сможет ли она сейчас. Протопав метров сорок, она решилась: «да», конечно «да», несомненно «да».

«Старуха N2» развернулась и пошла обратно. Мимо двора к автобусной остановке.

Добралась и, взявшись за поручень крытого павильона, опять замерла крокодилом. «Все-таки, все-таки…» Прежняя решимость отступила. И она уже не была уверена. И пропустила один автобус, второй.

Когда подошел третий, «Старуха N2» передумала: «Ну, не сегодня, так завтра…» Она отпустила поручень и стала разворачиваться. Как-то неуклюже получилось. Ее шатнуло в сторону автобуса. И тут же двое пышущих силой и пивом юношей подхватили падающего крокодила под руки. Без слов занесли в автобус.

Устроившись на теплом сидении «Старуха N2» вздохнула: «Ничего не попишешь…» Она ехала. Она все-таки ехала. «Старуха N1» ждет ее сегодня не зря.

ПРАВАЯ НОГА БИРЮКОВА

Бирюков был обычным почтальоном. Днем шастал по подъездам, разбрасывая по ящикам жильцов письма, открытки, газеты, извещения. Вечером, отужинав, усаживался у телевизора отдыхать. В первую очередь ногами. Укладывал их на специальный пуфик, доставшийся по наследству от отца – также почтальона. Приговаривал:

– Кормилицы вы мои, кормилицы…

До пенсии ему еще было далеко и потому берег Бирюков свои ноги. Тщательно подбирал обувь – чистой кожи, удобную, чтоб сидела на ноге как влитая, нигде не натирала. Исправно каждый день менял носки. И левой своей, и правой делал перед сном ванночки с ромашкой, а то и с лавандой. Чесал им пятки. И засыпал всегда и радостно, и покойно.

И просыпался бодрым, почти счастливым. Хватал двухпудовую гирю. Вдоволь намахавшись ею, умывался, завтракал и еще раз оглядывал перед выходом свои ноги:

– Кормилицы…

Хотя Бирюков всегда говорил о ногах во множественном числе и вроде бы одинаково ухаживал за обеими ногами, он лукавил. Правая у него все же была в определенном фаворе. Так уж получилось, что на протяжении всей жизни в самые ответственные моменты решающие движения делала именно она. Может просто от рождения была сильней левой, а может так уж ей сама природа предписала: если что – выступать первой.

Бирюков еще в школе подметил, что как бы он ни разбегался для прыжка хоть в длину, хоть в высоту, отталкиваться будет непременно правой. Пробовал он толкаться левой, но тогда даже и до девчоночьих результатов не дотягивал. И падал по приземлению, как пьяный воробей, заваливался. Физрук орал:

– Правой толкайся, Бирюков, правой. Она у тебя толчковая…

И в футболе все свои красавцы-голы забивал Бирюков правой. А если и бил иногда левой, то мяч, коряво подпрыгивая, непременно укатывался в аут. Но никто из пацанов его в таких случаях не ругал. Все понимающе говорили:

– На левую у человека мяч лег. Бывает…

В обычной ходьбе по работе или в магазин правая была нога, как нога, а вот эта левая постоянно что-то откаблучивала: то подворачивалась на ровном месте, то на бордюр пальцами налетала. И хромал тогда Бирюков, всем весом наваливался на правую. И она родимая не выпендривалась – выносила его тело, хоть двести метров надо было шкандыбать до дома, хоть полторы тыщи.

Уверен был Бирюков: случись ему через пропасть на Тибете прыгать или ударить особо опасного преступника в пах – правая не подведет. А левой доверия нет. Положись он на нее и не долетит до другого края пропасти – рухнет вниз. И хихикнет опасный преступник, вынимая из-за пазухи огромный нож…

Вздыхал Бирюков при таких раздумьях и поглаживал обе свои ноги. Но правую все же – поласковее. Кроме силы, надежности, ценил он в ней еще одно качество. Все и всегда у него шло как по маслу, если вставал он с правой ноги. Спустит ее утром с кровати на мягкий коврик первой, значит, в этот день начальство на него не накричит, никакой дорогой подписной журнал не пропадет и экспедиторша Дуся обязательно вздохнет своей полной грудью, напоит его чаем с вишневым вареньем. А погода установится разгуляй – солнце, чистое небо, мягкий, вышибающий блаженную слезу ветерок. И он будет ходить из дома в дом, из подъезда в подъезд, опускать почту в ящики и думать, какой Бирюков полезный человек – связывает жильцов со всем светом: с родственниками в Гваделупе и Антанариву, с военкоматом и налоговой инспекцией, со службами знакомств и клубами анонимных алкоголиков.

– Кто все люди без нас? – вопрошал Бирюков глядя с правой на левую, – жертвы кораблекрушения. Жизнь у них сразу – как на необитаемом острове. Что ты: человек без почты, как без рук. Как я без ног…

И он тут же сплевывал:

– Тьфу, тьфу, тьфу…

Хотя и видел Бирюков на улицах людей с загипсованными ногами, а то и вовсе инвалидов без нижних конечностей, старался не замечать таких субъектов, тут же переводил свой взгляд на что-нибудь другое. Засматривался на халатик в витрине магазина – в нем недурно бы выглядела, например, экспедиторша Дуся. И та закрутка для банок с вареньем – тоже полезная в хозяйстве вещь.

Взгляд его двигался по витрине дальше. Туда, где он мог видеть в отражении свои целехонькие – левую и правую.

– Тьфу, тьфу, тьфу…, – отгонял он от себя дурные мысли.

Бирюков не мог себе даже и представить, как это можно ему жить без ног, да даже и без одной ноги. Особенно без правой. Хотя бы и временно загипсованной.

Как же он сможет встать с ноги, которой нет? А правый растоптанный ботинок станет не нужным? И ванночки значит придется делать только одной левой? А выдержит ли она двойную нагрузку? Она, ведь, не правая?

Потом прошибало Бирюкова, когда он думал, что не сможет разносить почту, не зайдет в свою отделение и не увидит, как вздохнет своей полной грудью экспедиторша Дуся. И внимательнее смотрел Бирюков себе под ноги и по сторонам, когда переходил улицу. Ступал осторожно, мягко, как крадущийся камышовый кот.

Он и через порог почтового отделения научился переступать неслышно, проявлялся в экспедиторской внезапно, раз и здесь.

– Бирюков, – вздрагивал начальник, обнаружив его рядом, – ну и ноги у тебя. Прям талант какой-то ходить так…

– Потомственный я почтальон, – смущался Бирюков и поглядывал на грудь экспедиторши Дуси. Белой могучей лавиной нависала она над столом, в ящике которого хранилась заветная баночка вишневого варенья.

В обеденный перерыв, а иногда и после работы поила Дуся его чаем и не мог оторвать Бирюков взгляда от ее лавины. Вздрагивала она от каждого движения, как будто собиралась выплеснуться, но сдерживал ее хитрый механизм. Знал Бирюков, что где-то под кофточкой Дуси скрыта тайная кнопка, надавив на которую можно вызвать сход лавины. Выпив стаканчик чая, разморившись, Бирюков обыкновенно представлял себе как нажимает на нее. С глухим хлопком разомкнется хитрый механизм и белая лавина рванет наружу, мягкими волнами обрушится прямо на него. Бирюков будет барахтаться, и тонуть, тонуть, тонуть…

И Дуся определенно думала о нем. Никого ведь кроме Бирюкова и начальника не угощала чаем с вишневым вареньем. А еще так привздыхала, глядя на потомственного почтальона.