Накафельные рисунки - Александр Ермак

И Дуся определенно думала о нем. Никого ведь кроме Бирюкова и начальника не угощала чаем с вишневым вареньем. А еще так привздыхала, глядя на потомственного почтальона.

Окончательно прояснил для себя Бирюков Дусину позицию нечаянно подслушав, как перешептывались женщины в отделении:

– Ты на Бирюкова что ли глаз положила?…

– А что, – отвечала Дуся, – Бирюков мужчина полноценный. Даже начальник его талант отмечает…

И такую отныне в ногах легкость Бирюков почувствовал (особенно в правой), что готов был не ходить по бренной земле, а летать над нею. Каждый раз, когда он вспоминал этот разговор, ему стоило большого труда удерживать себя от того, чтобы не толкнуться мощно правой и не взлететь, не взмыть над их почтовым отделением, не пролететь над Дусей на бреющем полете, вызвав новую дрожь ее лавины.

Все чаще переглядывались они с Дусей на работе. Все дольше засиживались за чашкой чая с вишневым вареньем. И казалось Бирюкову, что прямо-таки на глазах нарастает напор лавины. И что он просто обязан выпустить ее на волю.

В радость были эти дни Бирюкову. Но в одну ночь переменилась вся его жизнь. Зазвонил телефон под утро. И Бирюков, подскочив на кровати, запутался в одеяле правой. Падая, ступил на пол с левой.

– Извините, – сказали в трубку, – мы просто ошиблись номером…

– Просто ошиблись номером, – повторил себе Бирюков. И чуть не заплакал – плохие предчувствия обрушились на него.

Да, по пути на работу сильный ветер порвал его зонтик и дождь промочил Бирюкова до нитки. А когда он входил в отделение, то споткнулся о порожек. О тот, что перешагивал тысячекратно без всяких загвоздок. А тут… Да еще прямо у всех на глазах.

– Что-то ты неловкий сегодня, Бирюков, – заметил начальник.

Все молча и согласно закивали. Только Дуся не дрогнула головой. Но не дрогнула и лавиной.

Весь день у него пошел наперекосяк. Два раза клал он письма не в те почтовые ящики, спохватывался и выковыривал их обратно. Потом возвращался в дом, в котором забыл разбросать газеты. А в самом конце рабочего дня не удержал дверь, когда начальник уходил домой. Глава отделения не слабо получил по заду и, потирая его, пробурчал:

– Да, не тот Бирюков стал, не тот…

Побитой собакой глянул Бирюков в сторону Дуси. Но не было ее на месте. Другая экспедиторша, перехватив его взгляд, уведомила:

– Ушла Дуся уже. Дело у нее какое-то, торопилась…

Сам не свой вышел Бирюков из отделения. И второй раз за день споткнулся. Да так, что правая нога его подкосилась и рухнул он на асфальт.

«Конец» – ужасно отчетливо подумал Бирюков и слабым голосом крикнул о помощи. Вызвали «скорую».

В больнице ему сделали рентген. Врач, глянув на снимок, бросил его в корзину:

– Вставайте. Можете идти домой.

– Как-как? – не понял Бирюков.

– Вот так, – показал ему пальцами врач, – ножками…

– А перелом?

– Радуйтесь, нет у вас никакого перелома. Легкий ушиб. Можете спокойно ходить на работу, а также на танцы и на прочие дискотеки. Следующий…

Бирюков шел домой и пожимал плечами:

– Не сломана…

И налегал побольше на правую:

– Не сломана…

И даже прыгал на правой:

– Не сломана…

По пути домой с горя и счастья взял Бирюков бутылочку. Сел в комнате у окна и положив правую на наследственный пуфик налил себе первую. Потом вторую и третью.

Выпивая, поглаживал он чуть припухшую пострадавшую. И легче ему становилось. Он хмыкал:

– Не сломана.

Значит завтра как обычно пойдет на работу, ловко проявится в отделении и заслужит похвалу начальника. И Дуся вздохнет, как полагается, и нальет ему в обед чая с вишневым вареньем.

И налил себе Бирюков четвертую и пятую. Осмелев, представил как полногрудая Дуся сидит напротив него не в отделении, а в этой вот самой комнате. И не она угощает его чаем с вишневым вареньем, а он ее – из этой бутылочки. И Дуся выпивает, отставляя в сторону пухленький мизинчик. И ее лавина все ближе и ближе к нему. Осталось только протянуть руку и нащупать потайную кнопку.

Вздрогнув, Бирюков выпил шестую и седьмую. И увидел вдруг, что вовсе это и не Дуся напротив него пьет наливку. Не Дуся, а его собственная правая. Схватился он за то место, где она должна быть – присутствует. Глянул обратно, а напротив него нет никого – ни ноги, ни Дуси.

Зарекся Бирюков после такого видения выпивать. Но только отныне правая нога и в трезвом виде начала ему мерещится повсеместно. То в потемках принимал он за ногу стоящий в углу веник. А то – висящее на бельевой веревке полотенце. Но самым ужасным было то, что теперь, когда он глядел на Дусю, пьющую чай, вспоминалась ему нога, пьющая наливку. И Бирюкову становилось не по себе. Ему уже не хотелось ни чая с вишневым вареньем, ни схода могучей белой лавины.

Ссылаясь на занятость Бирюков стал отказываться от чая. Дуся задрожала. И уже не только грудью, но и всем телом. На ее щеку упала прямо-таки предгрозовая капля. А Бирюков подумал, чем это может обернутся, если промочишь сломанную ногу. Лавина Дуси покраснела. А Бирюкову пришло в голову, что такого цвета бывает воспаление в районе перелома.

Рассматривая Дусю он размышлял о накладываемых на переломы шинах, о гипсе, о белой лавине халатов, бинтов и марлевых повязок. Ловил себя на таких мыслях и бросался к двери:

– Пора мне уже…

Надеялся Бирюков, что на следующий день все изменится к прежнему. Но, что день, неделя проходила за неделей, а он то и дело видел перед собой не Дусю, но свою правую, вздыхающую ногу.

Дрожащей рукой написал Бирюков: «Прошу перевести меня в другое отделение…»

Начальник подписал:

– Это не Бирюков от нас уходит. Это уже кто-то другой…

Конечно, на работе в новом отделении он не испытывал былой радости. Теперь приходилось наматывать по несколько лишних километров. Ноги уставали больше. Особенно правая, потому что ей, как обычно, доставалось больше, чем левой.

И еще ничего было на душе у Бирюкова, пока он осваивал свой новый участок. Потом, когда начал обходить маршрут на автопилоте, муки его возобновились. В голову полезла сплошь и рядом всякая дрянь: «Вот иду я по улице, а впереди ремонтники яму не огородили и я – ныр, нога – хрясь… Или почту получаю, а ногу за брючину в транспортер с посылками затягивает и давай ее перемалывать… Или просто утреннюю зарядку свою делаю. Гиря из руки выскользнула и шандарах по колену…»

Конечно, старался Бирюков с такими мыслями бороться. Проверенным способом пробовал отвлечься – витрины разглядывая. Но в витринах сплошь и рядом попадались женские халатики да закрутки для банок с вареньем. Он тут ж вспоминал Дусю. И пьющую наливку правую ногу.

И тогда затягивал Бирюков песню. Про ямщика. Потом про почту полевую. А если не помогало, то и про письмецо в конверте.

Вечером, уложив левую и правую на наследственный пуфик, он смотрел телевизор, всячески избегая медицинских передач. Засыпая, старался думать о чем-нибудь хорошем. Вспоминал свой школьный рекордный прыжок на шесть сорок, гол, забитый в девятку с тридцати метров, слова начальника:

– Бирюков, ну и ноги у тебя. Прям талант какой-то…

Но стоило ему заснуть и все хорошее тут же как лавиной сносило в сторону. Являлась правая нога. Раз за разом. То только что сломанная, с торчащей среди кровавого месива костью, то уже загипсованная, а то оторванная, печально лежащая на кровати с ним рядом.

Поначалу от таких видений сразу же просыпался Бирюков в ужасе. Но потом как-то привык. И заметил, что после явления ужасной ноги сны продолжаются не так уж и плохо. Вот он спокойно кладет загипсованную правую на наследственный пуфик. Смотрит в окно как мальчишки играют в футбол. Болеет за тех, что из его дома:

– Правой бей, правой!

В комнату заходит его прежний начальник:

– Ничего Бирюков. До свадьбы доживет…

И выходит из-за спины начальника Дуся в халатике, подает наследственному почтальону чашку чая с вишневым вареньем. Напившись и утерев пот со лба, встает Бирюков на костыли и они с Дусей идут на улицу. А погода установилась разгуляй – солнце, чистое небо, мягкий, вышибающий блаженную слезу ветерок. Они садятся на лавочке. Бирюков смотрит на рвущуюся лавину. Находит потайную кнопку. И нажимает. А ее заело. И он продолжает жать, жать. Жмет до тех пор, пока не зазвонит будильник…

Теперь Бирюков уже не стремился встать, как раньше, побыстрее. Он долго лежал, глядя в белый потолок. Потом, когда стрелка на циферблате не оставляла ему ни одной лишней минуты, осторожно вставал с правой. Со вздохом обходил покрывшуюся пылью гирю. Плескал в лицо пригорошню воды, жевал что-то на кухне, не чувствуя вкуса. И полуспящим, полуголодным получеловеком тащился на службу. Не забывая, впрочем, смотреть себе под ноги.

Он похудел и помрачнел. Как-то постепенно со чтения увеселительной литературы перешел-таки на медицинские издания. Прежде, чем разнести их в ящики докторов, тщательно штудировал дома. И теперь очень хорошо представлял себе строение ноги, типы различных переломов, а также сопутствующие разрушения мышечной ткани и кожного покрова. Разбирался Бирюков и в различных технологиях восстановления. Знал виды возникающих осложнений и пути борьбы с ними.