Накафельные рисунки - Александр Ермак

Как-то сама по себе на тумбочке у его кровати собралась коллекция необходимых при переломах лекарств. Заметив ее Бирюков махнул рукой и купил костыли, к которым уже давно привык во сне. Приготовил и специальную проволочку, чтобы чесать кожу под гипсом.

Но время шло, а с ним ничего не случалось. Правая, как ни в чем не бывало, вела за собой по маршруту левую. Без поломок, без вывихов, даже без растяжения связок. Грех на нее было жаловаться. Но Бирюков продолжал упорно следить за ней: «Вот сейчас ее потянет на гололеде в бок…, нет, вон та женщина на углу нечайно толкнет меня… Как она похожа на Дусю. Да это же она…»

Не отдавая себе отчета, забыв, где у него левая, а где правая, Бирюков метнулся в сторону. Через кусты рванул на другую улицу. Выскочил на асфальт. С диким визгом тормознул возле него грузовик. Шофер проорал:

– Охренел совсем. Под колеса бросаешься.

Но Бирюков, не слушая его, побрел по проезжей части.

– Пьяный…, сумасшедший, – из проносившихся мимо машин долетало до него. Но не доходило. Он был занят своей мыслью и уверенно шел домой по самому кратчайшему пути.

Войдя в комнату Бирюков прямо прошагал к наследственному пуфик. Положил на него правую и, подбросив в верх двухпудовую гирю, закрыл глаза.

Боль долбанула Бирюкова по самое темечко. Но он не потерял сознания. Лишь закричал. С чувством огромного облегчения.

СЕГОДНЯ ПО АДРЕСУ «ФИЛИПУКИСА 8…»

На углу невдалеке от нашего дома я увидел объявление:

“Сегодня по адресу Филипукиса 8, кв. 34 в 2000 состоится драма семьи из трех человек со скандалом, переходом на повышенные тона, пощечинами, истерикой, битьем посуды и перетягиванием ребенка…”

Подумал: “Надо же люди уже на дому постановки устраивают, скоро ни в какой театр ходить не надо. Будет тебе с доставкой прямо по твоему адресу…”

Так, оно и было. У подъезда я увидел точную копию первого объявления и осознал, что драма состоится именно в нашем доме. Проходя мимо тридцать четвертой квартиры я остановился. Прислушался.

Из-за двери доносились звуки, указывающие на распилку дров. “Мебель делят”, – догадался я и решил глянуть одним глазком. Надавил на дверь. Она распахнулась.

На пороге возник невиданный мною ранее субчик в костюме то ли швейцара, то ли антрепренера. Он прижал палец к губам:

– Тс-с… Что вам угодно?

– Э…, – не сразу нашелся я, – объявление… Драма…

– Извините, – покачал головой субчик, – вы опоздали к началу…

– И…?

– Извините, – субчик тихо закрыл дверь перед моим носом.

“Не сильно и хотелось”, – подумал я и пошел себе по лестнице дальше.

Прошло несколько дней и я уже стал забывать о странной постановке, когда в один из вечеров, возвращаясь домой на том же углу увидел новое объявление:

“Сегодня по адресу Филипукиса 8, кв. 37 в 2000 состоится комедия в лицах нагрянувших из деревни родственников с живым гусем, цельным окороком, песнями и плясками, вечерним показом туалетов и утренней головной болью…”

Проходя мимо тридцать седьмой я остановился. Прислушался.

Неожиданно раздался взрыв хохота. Мне показалось, что даже пол под ногами задрожал. И я, не сдержав любопытства, надавил на дверь.

Она распахнулась, и на пороге возник уже знакомый субчик. Как и прошлый раз, он прижал палец к губам:

– Тс-с… Что вам угодно?

Я точно сформулировал:

– Пришел по объявлению на комедию…

– Извините, – покачал головой субчик, – все билеты на сегодня проданы…

– И…?

– Извините, – он тихо закрыл дверь перед моим носом.

“Обойдусь”, – подумал я и пошел себе по лестнице дальше.

Несколько дней я ждал, что на углу появится новое объявление. И в один из вечеров увидел его:

“Сегодня по адресу Филипукиса 8, кв. 41 в 2000 состоится трагедия еще молодого человека со сжиганием фотографий, распитием бутылки водки, выходом на балкон и попыткой самоубийства…”

Войдя в подъезд я начал соображать: сорок первая квартира – это ниже или выше моей. И вздрогнул: сорок первая – это была моя…

ПОРТРЕТ С НАТУРЫ

Где-то в средине семестра наш профессор объявил:

– Вы изучили анатомию и теперь без труда сможете нарисовать оболочку человека. Однако наполнить ее жизнью вам пока не по силам. Чтобы вдохнуть в изображение душу, надо суметь ухватить суть конкретного характера, индивидуальность. И именно этому мы будем учиться далее, рисуя наших профессиональных натурщиков и натурщиц. Все они люди разные: и по возрасту, и по характеру, и по уму. Постарайтесь найти в каждом из них главное, изобразить на бумаге так, чтобы это главное проступало, было понятным…

Мы с удовольствием принялись за работу с натурщиками. Набрасывали женщин и мужчин. Отдельно и вместе. Обнаженными и одетыми. Стоящими и лежащими.

Постепенно что-то начало получаться. Но только что-то. Для поиска, вдумчивой работы нам не хватало времени, которое оплачивала натурщикам школа. И тогда мы с ребятами начали рисовать друг друга. Увы, такие уроки быстро перерастали в баловство, и потому толку от них было мало.

Размышляя о хорошей натуре, я решил попробовать рисовать людей в городском парке. Подумал, что заодно может и заработаю что-нибудь между делом. Студенту ведь лишняя копейка не помешает. Однако, из этой затеи также ничего путного не вышло. Те прогуливающиеся, что были мне интересны, позировать не хотели даже и бесплатно. Те же, что соглашались и давали деньги за работу, оказывались людьми скучными. На их лицах была одна и та же гримаса примитивной самовлюбленности. Она мне удавалась без труда и быстро надоела до чертиков.

В конце семестра я пожаловался профессору на то, что так и не смог полноценно поупражняться в портрете:

– Не хватает интересных натурщиков.

Профессор задумался:

– Понимаю-понимаю… Знаете что, попробуйте-ка поработать с душевнобольными.

– С душевнобольными? – изумился я.

– Именно, – подтвердил профессор, – Душевнобольные – самая благодатная натура для начинающего портретиста. У этих людей все – на поверхности: в чертах лица, в жестах, на кончиках пальцев. Так что рекомендую заглянуть в городской диспансер. Кстати, для вас эти натурщики будут работать совершенно бесплатно. Готовьте письмо от нашей школы, и я его подпишу…

Месячный пропуск в диспансер я получил как раз к окончанию семестра. Однокурсники мои стали разъезжаться. Кто к морю, кто на дачу. Дышать свежим воздухом, рисовать теплую синь и зелень, загорать и улыбаться. Я же по собственной воле оставался в пыльном, с каждым днем все более прогревающемся городе.

Мне разрешили рисовать больных во время прогулки во дворе, разделенном сеткой на две части. В первой дышали воздухом мои натурщики, во второй расположился я.

Больные стояли, сидели, проходили совсем рядом. Я мог легко различить цвет их глаз, разглядеть любую морщинку на лице. И это была действительно потрясающая натура. Такие четко выраженные характеры, эмоции. Я с увлечением принялся набрасывать гримасы, оскалы, взгляды, движения.

– Спасибо, профессор, – благодарил шепотом своего наставника, – ни один натурщик не изобразит такого, ни за какие деньги…

За три недели работы я успел сделать предварительные наброски почти всех больных, показавшихся мне интересными. Оставалось зарисовать лишь одну женщину. С первого раза она у меня не получилась, и потому я оставил ее напоследок.

Лет этой «натурщице» было где-то под пятьдесят. Свое все еще стройное тело она носила прямо и гордо. Движения ее были столь плавны, что, казалось, она не ходит, а прям-таки скользит по дворику. Она безусловно тщательно следила за собой. Искусный макияж скрывал большинство морщин, придавал коже здоровый оттенок. Поблескивали покрытые невидимым лаком ногти. Ее редкие волосы были старательно уложены так, что создавали иллюзию пышности. Из-под домашнего халата, больше похожего на вечернее платье, виднелись ухоженные, загорелые ноги. Когда она проходила мимо, я чувствовал запах хороших духов. На фоне больничных «ароматов» это было весьма необычно.

Ее взгляд казался мне совершенно осмысленным. И я не сомневался, что в отличие от многих больных, она не только замечает мое присутствие, но и посматривает на меня с определенной долей интереса.

Я сделал один набросок, второй, третий, четвертый. Все неудачно. Женщина ускользала, не получалась на бумаге. Я никак не мог ухватить суть, главное в ней – то, о чем говорил профессор. И это меня раздражало – так легко зарисовать несколько десятков человек и застопориться на последнем.

Время шло, летнее солнце припекало, и я не выдержал. Когда она проходила мимо, окликнул, не особенно рассчитывая на ответ:

– Извините…

– Да? – отозвалась женщина тут же. Отозвалась обыденно, как будто я окликнул ее на улице, в магазине, в автобусе.

– Вы не могли бы присесть вот здесь на минутку. Я хочу, что б ваш портрет получился самым лучшим образом…