Накафельные рисунки - Александр Ермак

– Недурно, очень недурно, молодой человек…

Картину, конечно, от нашей художественной школы выдвинут на конкурс. Потом выставят в городской галерее. Наверняка, повезут на выставку за рубеж. Разумеется, вместе со мной. Пресс-конференции. Искусствоведы, журналисты, фотографы, телевидение… Вопросы, вопросы, вопросы…

– Ты один? – раздался знакомый голос.

Я обернулся. На пороге стояла она. В том же больничном халате.

– Можно войти?

Я онемел.

Женщина, оглядываясь, вышла на средину комнаты:

– Значит, так живут великие художники…

Язык по-прежнему не слушался меня. А она, она шла уже вдоль ряда расставленных у стены набросков:

– Недурно, очень недурно, молодой человек…

У своего портрета женщина остановилась, как вкопанная:

– Чудесно. Потрясающе…

– Правда? – выжал я из себя.

– Замечательно, – качала она головой, – Нет, действительно великолепно. Я ему целыми днями позировала, а он даже не известил меня, что его работа окончена, что картина будет выставляться…

– Но…

– Никаких но, – женщина резко оборвала меня, – я соучастник этого творческого процесса. И должна получить по заслугам…

– Каким образом? – пытался сообразить я.

Она приблизилась:

– Пока не знаю. Может быть, мы подпишем договор о том, что я являюсь владелицей картины. А ты у меня ее арендуешь для выставок…

– Как-как? – почти закашлялся я.

Женщина знакомо сузила зрачки:

– А может, может я соглашусь выйти за тебя замуж.

Я почувствовал, как волосы на моей голове встают дыбом:

– Но я младше вас… На много…

– Не имеет значения…

Она придвинулась ко мне вплотную, и я узнал запах ее духов. Женщина прикоснулась щекой к моим губам, и я прочувствовал под макияжем дряблость ее немолодой кожи.

– Какая ночь ждет нас сегодня…, – проник в мое ухо ее шепот.

Я живо представил мою натурщицу сверху вниз. Всю. Без одежды. Без макияжа. В животе что-то возмущенно забурлило:

– Нет. Я не хочу.

Шепот возобновился:

– Это не важно, не важно… Мы теперь будем вместе… Всегда… Обещ-щаю…

Она сделала шаг назад. Повернулась ко мне спиной и одним движением сбросила халат. Под ним женщина была совершенно нагой. Как я и ожидал, это оказалось отвратительным зрелищем. Ее кожа была настолько старой, испещренной таким множеством складок и морщин, что казалась чешуей какого-то земноводного. Я опустил взгляд вниз. И вздрогнул. У женщины не было ног. Тело кончалось хвостом.

– Змея? – в ужасе вырвалось у меня.

– Тс-с, – прошипела она, сворачиваясь клубочком на халате. Кобра? Гюрза? Африканская мамба?

Она смотрела мне в глаза. «Гипнотизирует, – догадался я и решил: – Надо встать, взять какую-нибудь палку и прибить гадину». Но ни ноги, ни руки не слушались меня.

Она, видимо, знала о произведенном эффекте. Скользнула в мою сторону. Я зажмурился и через мгновение ощутил, как тварь обвила мои ноги, двинулась вверх по спирали. По животу, по груди… Вот она уже обернулась вокруг моей шеи.

«Все. Задушит» – мелькнуло в голове. Но гадина, укрепившись, замерла. И я осторожно открыл глаза. И тут же снова зажмурил – она смотрела на меня в упор. И я вновь услышал шипенье:

– Тс-с…

Что-то холодное коснулась моих губ. Не знаю почему, но я раскрыл рот. И ощутил, как в него тут же скользнула ее головка. И длинная-длинная шея.

Она рывками принялась входить в мое горло, продвигаться вниз по пищеводу.

«Схватить за хвост, выдернуть» – мой мозг пытался спасти меня. Но руки по-прежнему не слушались. Я их просто не чувствовал. Как будто их вообще у меня никогда не было.

Меня спасло отвращение. Мышцы живота, неожиданно резко сократившись, выбросили гадину из меня прямо на стол. Вместе с полупереваренным бутербродом, окрашенным красным вином.

Я вытер платком слезы и испарину, выступившие от напряжения. С опаской глянул на малоэстетичный натюрморт. Но никакой змеи, конечно же, на столе не увидел.

Я умылся. И погрозил себе в зеркало пальцем:

– Во-первых, отдыхать надо, молодой человек. А во-вторых, не есть и не пить всякую гадость…

Я поднял с пола портрет женщины. Поднял и аккуратно порвал пополам. И еще раз. И еще. Потом спустил в унитаз.

В тот же вечер я уехал за город. Прочь из пыльного душного города. Дышать свежим воздухом, погружаться в теплую синь и зелень, загорать и веселиться.

ВРЕМЯ РЕЗАТЬ СЫР

Даже когда я был не очень большим, и сыр резала мама, все равно помогал ей.

Она не могла обойтись без меня. Выкладывая на стол кусочек солнца, обязательно звала, спрашивала:

– Пора?

Я останавливал ее взмахом пальчика и подбегал к окну. От мамы я знал, что сыр можно резать только тогда, когда это разрешит делать Главный Сырный Обермейстер. А если управиться без него, то Вкус может запросто испортиться. И тогда нарезанное солнышко окажется горьким или кислым, или даже вонючим.

Так вот, я нужен был маме потому, что взрослые не могут видеть и слышать Главного Сырного Обермейстера. Только дети. У них зрение очень молодое и зоркое, а слух – острый. Мама, когда была маленькой, тоже видела и слышала Главного Сырного Обермейстера. А теперь-то она взрослая и без меня просто, как без рук:

– Вся надежда на тебя, Санька. Смотри внимательнее. Не проворонь…

И я важно отвечал:

– Уж не провороню…

Я смотрел сквозь стекло в сторону дальнего дома. Главный Сырный Обермейстер всегда начинал отдавать свои распоряжения оттуда. Я видел, как он сначала маленькой мухой облетал окна того дальнего дома. Потом приближался воробьем через пустырь. У окон ближних домов Главный Сырный Обермейстер был с ворону. А к нам подлетал уже во весь свой рост.

Он был не выше мамы. Но пошире, потолще папы. В рыжей кудрявой бороде. На голове – черный цилиндр, на плечах – золотой сюртук, под мышкой – толстая книга с адресами и Особыми Отметками.

Главный Сырный Обермейстер подлетал к нашему окну и останавливался напротив. Через мою голову строго смотрел на мамину руку, замершую над куском солнышка. Потом замечал меня и уже приветливо приподнимал над головой цилиндр. И я в ответ махал ему ладошкой:

– Здравствуйте, Главный Сырный Обермейстер.

Он улыбался и доставал из-под мышки свою толстую книгу с адресами и Особыми Отметками. Листал страницы, наконец, останавливался и тыкал пальцем в одну из строчек. Затем глядел на часы, которые вынимал за цепочку из кармана. Еще раз бросал взгляд на маму. На меня. И вдруг захлопывал книгу, и я слышал его немного скрипучий голос:

– Время резать сыр.

Я тут же оборачивался:

– Мама! Мама! Ты слышала?

– Нет.

– Эх, что бы вы без меня делали. Он сказал: «Время резать сыр». Главный Сырный Обермейстер.

Мама пристально смотрела на меня:

– Ты уверен?

У меня широко распахивались глаза:

– Конечно, я же видел. Я же слышал…

– Что ж, – говорила мама, – Раз ты видел, раз ты слышал, значит…

Я тут же подскакивал к ней:

– Значит…

Мы переглядывались и объявляли в один голос:

– Время резать сыр…

И мама опускала нож на кусочек солнца. И тонкие-тонкие дырявистые пластики укладывались рядком на бочок… И у меня бежали слюнки…

Один пластик обязательно выходил из-под маминого ножа каким-то чересчур толстоватым, неукладывающимся в общий стройный ряд.

– Это Главному Сырному Обермейстеру? – догадывался я.

– Правильно, – кивала мама и подавала мне толстоватый пластик.

Я подносил кусочек солнышка к окну и во все глаза высматривал Главного Сырного Обермейстера. Он, облетев другие окна дома, должен был еще раз заглянуть в наше.

Вот он. Тяну к нему руку. Но Главный Сырный Обермейстер, улыбаясь, показывает, чтобы я съел этот толстоватый пластик сам. Не могу ему отказать. И я говорю маме:

– Главный Сырный Обермейстер хочет, чтобы этот кусочек я съел сам. Он, наверное, уже поел в других домах.

И мама отвечает:

– Ну, раз Главный Сырный Обермейстер так захотел, тогда ешь…

И я мигом засовывал в рот вкуснючий кусочек солнца.