На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— Я устал? Разве мне есть когда уставать?

Время приближалось к двум часам, сейчас подойдет Янэк… Грифцов переоделся в черный костюм, вынул из чемодана пальто.

И не сразу он понял, что это такое, когда в сенях затопали, забренчали, в дверь застучали и хозяин с испугом вскочил.

— Пане, пане, — бормотал он, хватаясь за дверной крюк; другого выхода из комнаты не было.

Дверь распахнулась, в хату ввалился ротмистр и два десятка стражников. Шашки наголо.

Ротмистр подскочил к Грифцову:

— Именем закона арестую вас!

Грифцов пожал плечами:

— Для того чтоб арестовать меня одного, вы привели два десятка солдат?

Ротмистр опешил, опустил клинок и стал неловко вгонять его в ножны.

По бокам Грифцова стали два стражника.

Его вывели.

Ему казалось, что его охватит отчаяние. После такого длинного и трудного пути, за десять минут до перехода! Но его не охватило отчаяние; неожиданно для себя он почувствовал себя просто и спокойно.

Его водворили в казарму, в маленькую комнатку, поставив снаружи часового.

Через час дверь приоткрылась, в комнату просунулась рука часового; в ней была записка.

Писал Янэк. Крупными каракулями он сообщал, что виной всему Якименко: когда он увидел, что Янэк повез пассажира, он рассердился, что его «обошли», и донес. Донес потому, что думал, что пан простой эмигрант, едет себе в Америку искать счастья… А Янэк думает, что пан не простой эмигрант, а политический, и готов рвать на себе волосы от такого несчастья.

— Вот уж, действительно, судьба!

Грифцов протянул листок к лампе и сжег его.

14

С юга Маша вернулась в подавленном состоянии. Не потому, что разгромили сильную организацию, — здесь все было ясно, на разгром надо было ответить самозабвенной борьбой… А подавленная потому, что Настя Епифанова сообщила ей про подозрения, касавшиеся Сергея Цацырина.

Сначала она отвергла всё. Но потом голос осторожности стал нашептывать: ведь она не только Маша Малинина, отдавшаяся в порыве любви молодому человеку, — она член организации! Она должна быть настороже.

Настороже с Сережей?

А любовь его?

Но разве только хорошие, честные люди питают страсть к женщине? Преступники тоже могут страстно любить. Разве то, что Сергей ее любит, доказывает, что он не служит в охранке?

Ее лихорадило от этих мыслей.

Надо было пойти к Красуле и предупредить его, как предупредили ее, Машу, потому что Цацырин должен был со дня на день вернуться в Петербург.

…К Красуле она пошла под вечер. Медленно шагала по булыжнику и по пешеходным обочинам; ее обгоняли, она никого не обгоняла. Обычно Маша любила смотреть на вечернюю Неву, даже если небо в тучах, даже если все кругом сумрачно, — ведь во всем есть красота. Вон сейчас восточный ветер мчит на город тучи разных серых оттенков, точно искусный художник подобрал все эти согласные тона.

Как все странно в жизни!

Мимо проехала подвода, возчик с удивлением посмотрел на девушку, которая, подняв голову, разглядывала небо, и в свою очередь стал смотреть в небо. Но там он увидел только нагромождение туч и, неодобрительно крякнув, хлестнул своего битюга.

Красуля встретил Машу радостно. Стоял посреди комнаты в серой домашней курточке с накладными карманами, черные усики его были ровно подстрижены, розоватые щеки оттянулись в улыбке.

— Приехала? Ну и отлично. Молодец, что приехала. А я, честное слово, усомнился было в тебе… Рад, рад, очень рад… Ну, садись…

Маша села на стул.

В комнате все было так, как и до ее отъезда. Письменный стол, на котором ровными стопками лежали толстые книги, подлежащие чтению и конспектированию, конторские гроссбухи (часть конторской работы Красуля брал на дом), ровная стопочка тонкой, линованной в клеточку бумаги, диван, шкаф, этажерки… Раньше ей очень нравился уют этой комнаты, а сейчас показался мертвым, страшным уютом.

— Я вам должна рассказать, Анатолий Венедиктович, подробности, все, что случилось там…

Говорила она до того тихим, до того вялым голосом, что удивленный Красуля подошел к ней вплотную.

Выслушал и долго стоял и соображал, а Маша сидела ссутулясь и смотрела в угол.

— Так, так, — многозначительно проговорил наконец Красуля. — Епифанова приговорили к смертной казни… Именно так… да, да! Вот видишь, Машенька, я рад, то есть не то что рад… радоваться тут нечему, но в некотором смысле, понимаешь ли, удовлетворен… В последнее время ты склонна была защищать все эти крайности… На улицу! Демонстрация, красные флаги, лозунги, баррикады и прочее!.. Не так все это просто, не так…

— Я и сейчас стою на той же точке зрения, Анатолий Венедиктович… Лозунги, баррикады и прочее!

Красуля поджал губы. Внимательно посмотрел на Машу. Синие глаза смотрят так, точно со дна озера…

— Не поверю, не поверю, ни за что не поверю, по лицу вижу, что ты стала задумываться: а не провоцирует ли нас кто-нибудь на все эти крайности? Во-первых, для того, чтобы от нас отшатнулись те силы русского общества, которые могут свершить политическую революцию; во-вторых, чтобы, создав беспорядки, перебить, перевешать и сослать на каторгу организованных рабочих…

Он продолжал говорить, но Маша вдруг перебила его:

— Анатолий Венедиктович, я должна вам рассказать…

Красуля поперхнулся и с удивлением посмотрел на нее.

— Я должна вам рассказать, Анатолий Венедиктович… это касается одного нашего товарища… вы его знаете.

С широко раскрытыми глазами впитывал он каждое ее слово.

— Так, так… Цацырин?!. Кто бы мог подумать — охранник! Провокатор!

Маша побледнела как полотно.

— Я, Анатолий Венедиктович, этого не говорю… я только рассказала вам про обстоятельства… я нездорова… должно быть, простыла… Я пойду…

— А… бывает, бывает… Ну что ж, иди, Мария, выпей малинки. Сейчас всем нам надо быть начеку.

…Цацырин приехал через неделю. Он ехал счастливый, потому что, несмотря на жестокие репрессии, взрыв народного возмущения был победой над жандармерией и охранкой. Да, арестованы лучшие люди, да, Грифцов на каторге. Но еще жарче хочется броситься в бой!

Во время суда Дашенька получила от Грифцова записку: «Ждите, скоро буду среди вас». Такой человек не покорится произволу!

В Питере, куда едет Цацырин, копится великая революционная энергия, в Питере развернутся решительные события.

В Питере его ждет Маша. Маша… Машенька, милая женушка!.. Пойдут они к попу, обвенчаются, и перед всем миром она будет его женой.

Маша на вокзале его не встретила. И хорошо, что не встретила, умница! Цацырин соскочил с подножки вагона и смешался с толпой, но все смотрел по сторонам: а вдруг в толпе ее лицо… Подойти к нему она не подойдет, но все-таки они увидят друг друга.

Однако Маши не было… Ну и хорошо, что не было, умница!

Вот он, Питер! Вокзал, носильщики, господа жандармы. Под сводами вокзала пахнет паровозным дымом, совсем не так, как где-нибудь на пролетной станции.

Площадь перед вокзалом, извозчики, лихачи… Подкатывает дилижанс. Посередине длинная мягкая скамья, садись и кати к Адмиралтейству! Питер, родной город!

На следующий же день он устроился на работу. Ваулин получил военные заказы, и у проходной конторы висело объявленьице: «Прием рабочих и мастеровых».

После работы отправился в баню и парикмахерскую. Надел вышитую украинскую рубашку, поверх серенький пиджачок. Сказала Маша родителям или не сказала? Может быть, ничего и не сказала…

На заводе обещали дать комнату, соседнюю с малининской, освободилась. Маша будет довольна. Мать рядышком… Чего лучше!

Машу встретил в коридоре… Но она не бросилась к нему навстречу, только сказала, точно спросила:

— Сергей? Ты?

Высвободив свои руки из его, смотрела на него не улыбаясь, точно ощупывала его.

— Я, я! Приехал и уже на работе. Мать и отец знают о нас с тобой?

Отрицательно покачала головой.

— Почему?

— Идем! — сказала она и повела его в комнату.

Познакомился с отцом и матерью. Чаем угостили, варенье клюквенное нашлось… Вот клюква ягода, всем ягодам ягода… Соберешь ее на болоте в сентябре, и лежит она у тебя в ведре до следующего сентября… И сила в ней богатырская… На юге много хорошего, а вот клюквы, поди, нет.

Так и сидел бы, не вставая из-за этого стола. Да нельзя, времени нет…

— Заглядывайте к нам, — приглашала Наталья Кузьминишна. — Гостям мы всегда рады.

Маша вышла с ним в коридор.

— Нездорова я, Сережа… Прощай, дорогой… прощай…

Сергей медленно спускался по лестнице, и тут его пронизала догадка: беременна! Вот почему такой взгляд, вот почему нездорова… В первый-то раз страшно!

За время, которое понадобилось, чтобы дойти до дверей на улицу, догадка превратилась в уверенность, и Сергей в размягченном настроении появился у Парамонова.