12 шедевров эротики - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Замолчи, или я тебя выгоню отсюда.
Она прошептала:
– Выгонишь? Выгонишь отсюда? Ты выгонишь меня отсюда… ты? ты?..
Она не в состоянии была продолжать, – так душил ее гнев, – и вдруг плотина прорвалась, и вся ее ярость вырвалась наружу.
– Ты выгонишь меня отсюда! Так ты забыл, что я с самого первого дня платила за эту квартиру? Да! Ты от времени до времени брал ее на свой счет. Но кто ее нанял?.. Я. Кто сохранил?.. Я. И ты хочешь выгнать меня отсюда? Замолчи, негодяй! Ты думаешь, что я не знаю, как ты украл у Мадлены половину наследства Водрека? Думаешь, что я не знаю, как ты спал с Сюзанной, чтобы принудить ее выйти за тебя замуж?
Он схватил ее за плечи и начал трясти:
– Не смей говорить о ней! Я тебе запрещаю!
Она крикнула:
– Ты спал с ней, я знаю!
Он выслушал бы все, что угодно, но эта ложь выводила его из себя. Истины, которые она бросала ему в лицо, вызывали в нем дрожь негодования, но эта клевета на молодую девушку, его будущую жену, возбудила в нем бешеное желание ее ударить.
Он повторил:
– Замолчи… Берегись… Замолчи…
И он тряс ее, как трясут ветку, чтобы с нее упали плоды.
Она прокричала во все горло, растрепанная, с безумными глазами:
– Ты спал с ней!
Он выпустил ее и дал ей такую пощечину, что она упала, отлетев к стене. Но она обернулась к нему и, поднявшись на руках, прокричала еще раз:
– Ты спал с ней!
Он бросился на нее и, подмяв под себя, стал бить так, как бьют мужчину.
Она вдруг замолчала и начала стонать под ударами. Она больше не двигалась. Уткнув лицо в пол, она испускала жалобные крики.
Он перестал ее бить и выпрямился. Потом сделал несколько шагов по комнате, чтобы прийти в себя. Что-то надумав, он прошел в спальню, наполнил таз холодной водой и окунул в него голову. Затем вымыл руки и пошел посмотреть, что она делает, тщательно вытирая себе пальцы.
Она не двигалась. Она все еще лежала на полу и тихо плакала.
Он спросил:
– Ты скоро перестанешь хныкать?
Она не ответила. Тогда он остановился посреди комнаты, немного смущенный и сконфуженный перед этим распростертым на полу телом.
Потом он внезапно на что-то решился и схватил с камина свою шляпу.
– Прощай. Ключ отдай привратнику, когда будешь уходить. Я не могу ждать, когда ты соизволишь подняться.
Он вышел, закрыл дверь, зашел к привратнику и сказал ему:
– Дама осталась в квартире. Она вскоре уйдет. Скажете хозяину, что с 1 октября я отказываюсь от квартиры. Сейчас у нас 16 августа, значит, я еще не пропустил срока.
И он ушел торопливым шагом, так как ему нужно было побывать в нескольких местах и сделать последние покупки для подарков невесте.
Свадьба была назначена на 20 октября, сразу после возобновления парламентской сессии. Венчание должно было состояться в церкви Мадлен. Об этой свадьбе болтали много, но никто не знал правды. Ходили разные слухи. Втихомолку передавали, что было похищение, но никто не знал ничего наверно.
По словам слуг, г-жа Вальтер, которая перестала разговаривать со своим будущим зятем, отравилась от злости в тот вечер, когда был решен этот брак, отправив в полночь свою дочь в монастырь.
Ее принесли в спальню полумертвую. Она, конечно, никогда уже не оправится. Она выглядела теперь старухой, волосы у нее совсем побелели; она сделалась очень благочестивой и причащалась каждое воскресенье.
В первых числах сентября «Vie Française» известила своих читателей, что барон Дю Руа де Кантель сделался главным ее редактором, а г-н Вальтер сохранил за собой только звание издателя.
Тотчас же в газету была приглашена целая армия известных хроникеров, фельетонистов, политических редакторов, театральных и художественных критиков, которых за большие деньги переманили из крупных газет, из старых могущественных газет с установившейся репутацией.
Теперь уже старые журналисты, серьезные и уважаемые, не пожимали больше плечами, говоря о «Vie Française». Ее быстрый и всесторонний успех изгладил недоверие, с которым солидные писатели относились к ней вначале.
Свадьба главного редактора этой газеты являлась, что называется, настоящим событием в парижской жизни, потому что в последнее время Жорж Дю Руа и Вальтер возбуждали всеобщее любопытство. Все те люди, имена которых упоминаются в газетах, собирались непременно присутствовать на торжестве.
Произошло это событие в ясный осенний день.
С восьми часов утра все служители церкви Мадлен были заняты тем, что расстилали на ступеньках входа, обращенного к улице Руайаль, широкий красный ковер; прохожие останавливались, и таким образом парижское население было оповещено, что сегодня здесь состоится грандиозное торжество.
Служащие, шедшие в свои конторы, скромные работницы, приказчики магазинов– останавливались, смотрели и задумывались о богатых людях, которые тратят столько денег на то, чтобы жениться.
Около десяти часов начали собираться любопытные. Они стояли по нескольку минут в надежде, что, может быть, обряд начнется сейчас же, потом расходились.
В одиннадцать часов наряд полиции прибыл к церкви и почти тотчас же начал разгонять толпу, так как кучки собирались ежеминутно.
Вскоре появились первые приглашенные – те, которые хотели занять ближние места, чтобы лучше видеть. Они уселись с краю вдоль главного придела.
Постепенно начали прибывать и другие гости – дамы, шумевшие шелковыми платьями, серьезного вида мужчины, почти все лысые, двигавшиеся приличной светской походкой, более важные, чем когда-либо.
Церковь медленно наполнялась; солнечные лучи вливались в огромную открытую дверь, освещая первые ряды приглашенных. На клиросе, казавшемся несколько темным, алтарь с восковыми свечами бросал желтоватый свет, жалкий и бледный рядом с ярким светом, проникавшим в большую дверь.
Знакомые подходили друг к другу, обменивались приветствиями, собирались группами. Литераторы, настроенные менее благоговейно, чем светские люди, вполголоса болтали. Мужчины разглядывали женщин.
Норбер де Варенн, искавший одного из своих знакомых, увидел в средних рядах стульев Жака Риваля и подошел к нему.
– Итак, – сказал он, – будущее принадлежит пройдохам!
Тот, не будучи завистливым, ответил:
– Тем лучше для него, – его карьера сделана.
И они стали называть имена присутствующих.
Риваль спросил:
– Не знаете ли вы, что стало с его женой?
Поэт улыбнулся:
– И да, и нет. Как мне сообщали, она живет очень уединенно в Монмартрском квартале. Но… тут есть одно «но»… С некоторых пор в «La Plume» попадаются политические статьи, страшно похожие на статьи Форестье и Дю Руа. Их подписывает некий Жан Ледоль, молодой человек, красивый, умный, из той же породы, что наш друг Жорж; он познакомился теперь с его бывшей женой. Из этого я заключаю, что она всегда любила начинающих и будет любить их до смерти. К тому же, она богата. Водрек и Ларош-Матье не даром были завсегдатаями в ее доме.
Риаль заявил:
– Она недурна, эта маленькая Мадлена. Очень тонкая штучка! Должно быть, она очаровательна при ближайшем знакомстве… Но объясните мне, каким образом Дю Руа венчается в церкви после официального развода?
Норбер де Варенн ответил:
– Он венчается в церкви потому, что в глазах церкви первый его брак не был браком.
– Как так?
– Из равнодушия к этим вещам или из экономии наш Милый друг нашел, что для брака с Мадленой достаточно одной мэрии. Он, следовательно, обошелся без духовного благословения, так что по законам нашей святой матери-церкви его брак был простым сожительством. Таким образом, он предстает сегодня перед нею холостым, и к его услугам будут все ее торжественные церемонии, которые не дешево обойдутся старику Вальтеру.
Шум прибывавшей толпы все разрастался под сводами. Некоторые разговаривали почти вслух. Гости указывали друг другу на знаменитостей, которые рисовались, довольные тем, что на них смотрят: они тщательно сохраняли раз навсегда усвоенную манеру держаться перед публикой, привыкнув показывать себя таким образом на всех празднествах и считая себя необходимым их украшением, художественной редкостью.
Риваль продолжал:
– Скажите, мой друг, – вы ведь часто бываете у патрона, – правда ли, что госпожа Вальтер с Дю Руа никогда больше не разговаривает?
– Никогда. Она ни за что не хотела выдать за него дочь. Но он, кажется, держал отца в руках, открыв какие-то трупы, – трупы, похороненные в Марокко. Словом, он угрожал ужаснейшими разоблачениями. Вальтер вспомнил о примере Ларош-Матье и тотчас уступил. Но мать, упрямая, как все женщины, поклялась, что никогда не скажет ни слова своему зятю. Они ужасно смешны, когда видишь их вместе. У нес вид статуи Мщения, а у него – очень смущенный, хотя он и умеет собой владеть: это бесспорно.
Литературные собратья приходили и здоровались с ними. Слышались обрывки разговоров на политические темы. Глухой, похожий на отдаленный шум прибоя, гул толпы, собравшейся перед церковью, врывался в дверь вместе с лучами солнца, подымался к сводам, покрывая более сдержанный говор избранной публики, собравшейся в храме.
