12 шедевров эротики - Коллектив авторов

Она не ответила.

Комиссар повторил.

– Что вы делаете здесь? Я застал вас вне дома, почти раздетую, в меблированной квартире. Зачем вы пришли сюда?

Он подождал немного. Так как она продолжала молчать, он сказал:

– Раз вы не хотите давать объяснений, я буду вынужден сам приступить к расследованию.

В постели под одеялом виднелась человеческая фигура.

Комиссар подошел и сказал:

– Милостивый государь!

Лежавший не двигался. Он, по-видимому, лежал лицом к стене, и прятал голову под подушкой.

Блюститель закона дотронулся до того, что по всей вероятности было плечом, и повторил:

– Милостивый государь, прошу вас, не заставляйте меня прибегать к насилию.

Но закутанное в одеяло тело продолжало лежать неподвижно, как мертвое.

Дю Руа стремительно подошел к нему, схватил одеяло, стянул его, вырвал подушку и открыл мертвенно-бледное лицо Ларош-Матье. Он нагнулся к нему и, весь трясясь от желания схватить его за горло и задушить, крикнул, стиснув зубы:

– Имейте, по крайней море, мужество ответить за свою низость!

Комиссар спросил:

– Кто вы?

Растерявшийся любовник молчал.

Комиссар сказал:

– Я – полицейский комиссар и требую, чтобы вы назвали себя.

Жорж, дрожа от животного гнева, крикнул:

– Да отвечайте же, трус, или я назову ваше имя.

Тогда лежащий в постели человек пробормотал:

– Господин комиссар, вы не должны позволять этому человеку оскорблять меня. С кем я имею дело, с вами или с ним? Кому я должен отвечать, вам или ему?

Казалось, что у него совершенно пересохло во рту.

Комиссар ответил:

– Вы имеете дело со мной, только со мной. Я вас спрашиваю, кто вы?

Тот молчал. Он натянул одеяло до подбородка и бросал на всех растерянные взгляды. Его маленькие закрученные усы казались совершенно черными на бледном лице.

Комиссар сказал:

– Так вы не хотите отвечать? Тогда я принужден буду арестовать вас. Во всяком случае, вставайте. Я начну вас допрашивать, когда вы будете одеты.

Тело задвигалось в постели, и голова прошептала:

– Но я не могу в вашем присутствии.

Блюститель закона спросил:

– Почему?

Тот прошептал:

– Потому… потому что… я совсем голый.

Дю Руа презрительно расхохотался, поднял валявшуюся на полу рубашку, бросил ее на кровать и крикнул:

– Ну… подымайтесь… Если вы могли раздеться при моей жене, я думаю, вы можете одеться при мне.

Потом он повернулся к нему спиной и отошел к камину.

К Мадлене вернулось ее хладнокровие, и, видя, что все погибло, она была готова на любую дерзость. Глаза ее горели огнем напускной, вызывающей смелости; она свернула кусок бумаги и зажгла, как для приема, все десять свечей в дешевых канделябрах, стоявших по углам камина. Потом она прислонилась к доске камина, приблизила к потухающему огню свою босую ногу, причем юбка ее, которая едва на ней держалась, слегка приподнялась, достала из розовой коробки папиросу, зажгла ее и закурила.

Ожидая, пока ее соучастник оденется, комиссар подошел к ней.

Она дерзко спросила:

– Что, часто вы занимаетесь этим ремеслом?

Он серьезно ответил:

– Возможно реже, сударыня.

Она презрительно улыбнулась:

– Очень рада за вас – некрасивое занятие.

Она делала вид, что не замечает, что не видит своего мужа.

Господин, лежавший в постели, тем временем поднялся и стал теперь одеваться. Он надел брюки, ботинки и, застегивая жилет, подошел к ним.

Блюститель закона обратился к нему.

– Ну, скажете ли вы мне теперь, кто вы?

Тот не ответил.

Комиссар сказал:

– В таком случае я вынужден буду вас арестовать.

Тогда человек внезапно вскричал:

– Не трогайте меня, моя личность неприкосновенна.

Дю Руа бросился к нему, словно желал его раздавить, и прошипел ему прямо в лицо:

– Мы вас застали на месте преступления… на месте преступления… Я могу вас арестовать, если захочу… да, я могу.

Потом, с дрожью в голосе, он сказал:

– Это Ларош-Матье, министр иностранных дел.

Полицейский комиссар отступил, пораженный, и пробормотал:

– В самом деле, сударь, скажете ли вы мне, наконец, кто вы такой?

Тот, наконец, решился и громко сказал:

– На этот раз этот негодяй не солгал. Я, действительно, Ларош-Матье, министр.

Потом, указывая рукой на грудь Жоржа, где виднелось, точно огонек, маленькое красное пятнышко, он сказал:

– И этот подлец носит на своем фраке орден Почетного легиона, который я ему дал.

Дю Руа побледнел, как мертвец. Быстрым движением он вырвал из петлицы коротенькую красную ленточку и бросил ее в камин.

– Вот цена орденам, которые даются такими мерзавцами, как вы.

Они стояли друг против друга, взбешенные, стиснув зубы, сжав кулаки: один – худой, с распущенными усами, другой – толстый, с закрученными усами.

Комиссар быстро стал между ними и, разнимая их, сказал:

– Господа, вы забываетесь, держите себя с достоинством.

Они замолчали и отвернулись друг от друга. Мадлена стояла неподвижно и продолжала курить, улыбаясь.

Полицейский чиновник сказал:

– Господин министр, я застал вас наедине с госпожой Дю Руа, здесь присутствующей; вы были в постели, она почти нагая. Ваша одежда перемешана и разбросала по комнате. Все это является доказательством факта прелюбодеяния. Вы не можете отрицать очевидности. Что вы имеете возразить?

Ларош-Матье пробормотал:

– Я ничего не имею сказать. Исполняйте свой долг.

Комиссар обратился к Мадлене:

– Признаетесь ли вы, что этот господин ваш любовник?

Она ответила вызывающе:

– Я не отрицаю, он мой любовник.

– Достаточно.

Затем комиссар сделал несколько заметок относительно расположения комнат и состояния квартиры. Когда он кончил писать, министр, который тем временем кончил одеваться и ждал с пальто и шляпой в руках, спросил его:

– Я вам еще нужен? Что я должен еще сделать? Могу я удалиться?

Дю Руа повернулся к нему и, нагло улыбаясь, сказал:

– Помилуйте, зачем! Мы кончили. Вы можете снова лечь в постель, милостивый государь. Мы оставим вас одних.

И, коснувшись пальцем рукава полицейского чиновника, прибавил:

– Идемте, господин комиссар, нам здесь больше нечего делать.

Комиссар, несколько удивленный, последовал за ним; но на пороге комнаты Жорж остановился, чтобы пропустить его вперед. Тот церемонно отказывался.

Дю Руа настаивал:

– Пройдите же.

Комиссар ответил:

– После вас.

Тогда журналист поклонился и с иронической вежливостью сказал:

– Теперь ваша очередь, господин комиссар. Здесь я почти что у себя дома.

Потом, со скромным видом, он осторожно закрыл за собой дверь.

Час спустя Жорж Дю Руа входил в редакцию «Vie Française».

Вальтер был уже там; он продолжал руководить своей газетой и тщательно за ней следить, так как она получила огромное распространение и сильно поддерживала все разраставшиеся операции банка.

Издатель поднял голову и сказал:

– А, это вы! У вас какой-то странный вид! Почему вы не пришли к нам обедать? Откуда вы?

Молодой человек, уверенный в том, что его слова произведут впечатление, объявил, делая ударение на каждом слове:

– Я только что свалил министра иностранных дел.

Вальтер думал, что он шутит.

– Свалили министра? Как это?

– Я изменю состав кабинета. Вот и все. Давно уже пора убрать этого негодяя.

Старик, пораженный, решил, что его сотрудник пьян. Он прошептал:

– Что вы говорите? Вы сошли с ума!

– Нисколько. Я только что застал свою жену с Ларош-Матье. Полицейский комиссар установил факт прелюбодеяния. Песенка министра спета.

Вальтер, ошеломленный, совсем поднял очки на лоб и спросил:

– Вы не смеетесь надо мной?

– Ничуть. Я даже напишу сейчас об этом в хронике.

– Но чего же вы хотите?

– Раздавить этого мошенника, этого негодяя, этого преступника, вредного для общества.

Жорж положил свою шляпу на кресло и прибавил:

– Пусть берегутся те, кто станет мне на пути. Я никогда не прощаю.

Издатель все еще не мог понять, в чем дело. Он пробормотал:

– А… ваша жена?

– Завтра я начинаю дело о разводе. Я ее отошлю к покойному Форестье.

– Вы хотите разводиться?

– Конечно. Я был смешон. Но мне приходилось притворяться дураком, чтобы уличить их. Это сделано. Теперь я хозяин положения.

Вальтер не мог прийти в себя. Он смотрел на Дю Руа испуганными глазами и думал: «Черт возьми! С этим плутом надо ладить».

Жорж продолжал:

– Теперь я свободен… У меня есть кое-какое состояние. Я выставлю свою кандидатуру на новых выборах в октябре, у себя на родине; там меня знают. Я не мог занять видного положения и заставить себя уважать с этой женщиной, которая казалась всем подозрительной. Она меня провела, как дурака, пленила и забрала в свои сети. Но, как только я ее раскусил, я стал следить за ней, негодяйкой.

Он расхохотался и сказал:

– Бедный Форестье, вот кто был рогоносцем… ничего не подозревающим, спокойным, доверчивым рогоносцем. Ну, теперь я освободился от нароста, который он мне оставил в наследство. Теперь у меня руки развязаны. Теперь я далеко пойду.