Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

направил меня на конюшню к Хальвдану Палате в тот раз, что это он позволил мне спасти Вингура от жертвенного ножа. Когда я был верхом на Вингуре, никто не видел, что я хромал. Я был хорошим наездником и вскоре прославился этим. Я проводил больше времени в седле, чем на ногах или в общем доме. Сидя верхом, я чувствовал себя свободным, поэтому старался не сидеть возле очага, жалуясь на то, что мы стали дружинниками вендского конунга. Я очень скучал по морю, но это было терпимо, и могло случиться так, что я остался бы воином у вендского конунга на всю жизнь, если бы не одна вещь, которая мучила меня. Сигрид была рабыней и принадлежала другому мужчине…

После той ночи в Мюггборге, когда я стоял под навесом, прижав ее к себе, я долго думал, как снова ее увидеть, чтобы не вызвать подозрения. На всех фортах Бурицлава были стены, с которых караульные могли следить за домами для рабов, находящимися внутри, и за людьми, находящимися снаружи. Я обнаружил, что, поскольку бо́льшую часть времени я проводил в седле, кому-то нужно было присматривать за Фенриром. Я спросил разрешения у Аслака на день оставлять Фенрира у одной рабыни, рассказав ему, что мой пес очень привязался к одной из них, на что он буркнул, что пусть тогда моя собачонка и будет у нее, чтобы никого не беспокоить.

Следующая зима в земле вендов была суровой и унесла жизни четверых йомсвикингов. Они умерли от лихорадки, их тела сожгли, а имена высекли на каменной плите ростом с человека. Бурицлав уехал со своими охотниками на конных санях, как он делал обычно, но в один из дней, уже ближе к весне, в день, когда снег уже был рыхлым и текли ручьи, сани конунга перевернулись, опрокинувшись на Бурицлава и переломав ему кости. С того момента мы редко видели его на улице, и поползли слухи, что скоро он назовет своего преемника. Вагн приказал нам держать мечи и топоры наготове, потому что, в случае если сыновья начнут делить власть, мирные земли вендов перестанут быть таковыми. Нам было запрещено говорить о том, что произошло с Бурицлавом. Было лучше для всех, чтобы никто не знал об этом.

Но ни Вагн, ни кто-нибудь из нас не верили, что несчастье, приключившееся с Бурицлавом, долго будет тайной для всех. Мы еще не знали, а между тем эта весть уже дошла до Одера, откуда торговцы разнесли ее дальше – ко двору Свейна Вилобородого, оттуда через Скаггерак на торжища в Вике, по всему западному побережью Норвегии. Еще до того, как начал таять снег в вендских лесах, Олав, сын Трюггви, уже слушал рассказ торговца янтаря о том, что Бурицлав был очень слаб и болен, что его ребра были переломаны и что он надеялся дожить хотя бы до следующей зимы. Прошло совсем немного времени, и эти слухи уже можно было услышать на пристанях ниже по Одеру, и поговаривали, что Олав подумывает над тем, чтобы отправиться этим путем на свое правление. Другие говорили, что он был у Этельреда сейчас и что конунг хотел, чтобы Олав опустошил земли вендов, вывезя золото, серебро и женщин. Третьи поговаривали, что сундуки Олава были пусты и он уже не мог позволить себе содержать дружину и не мог платить херсирам за их приверженность власти конунга. Что бы ни было на самом деле, но эти слухи заставили сыновей Бурицлава объезжать хутора и нанимать людей, не обошлось и без насилия.

Шли слухи и о Свейне Вилобородом. Поздним летом 998 года по летоисчислению христиан Свейн заключил союз с Олофом Шетконунгом, и между Ютландией и Зеландией и за пределами Сконе стояли корабли. На борту были воины, требующие плату у каждого, кто хотел проплыть дальше, и, как рассказывали, Свейн с Олофом делили добычу пополам. Свейн стал таким богатым человеком, каких земли севернее Даневирки не видывали, а его флот таким большим, что по нему можно было перейти пролив Каттегат не замочив ноги.

* * *

В конце весны Бурицлава перевезли в Вейтскуг, сообщив, что он хотел бы умереть там. Мы последовали за ним, как обычно. Судьба Бурицлава тогда меня совершенно не волновала, мои мысли в то время были заняты другим. Сигрид стала очень красивой девушкой, стройнее остальных и, возможно, худее, чем любит большинство мужчин, но каждый раз, когда я видел ее на улице или же приходил по утрам с Фенриром, я не мог оторвать от нее взгляда. Все понимали, что я чувствую к ней, но предпочитали помалкивать, потому что тогда я уже считался вспыльчивым и несдержанным, каким и должен быть йомсвикинг. То, что Бурицлав очень ослаб и бо́льшую часть времени проводит в своих хоромах, придавало мне дерзости, и поздней осенью я попросил Сигрид прийти на ту поляну, где встретил ее в первый раз. Я прискакал первым, спрятал Вингура, затаился сам и стал ждать.

В тот день Сигрид не пришла. Я возвращался уже в сумерках, остановился возле очага и даже не заметил, что Фенрир остался у нее. На следующий день я пошел прямиком на конюшню, чтобы подправить несколько подков. Эти подковы не требовали починки, но я был зол, ужасно расстроен и прекрасно помнил то утро на побережье, когда возвращался из Йорвика. Ты не понимаешь? Дело не в тебе. Все дело в твоей ноге, Торстейн. И родни у тебя нет. Как ты будешь вести свое хозяйство с такой ногой и без родственников, которые могли бы помочь тебе?

Видимо, я выглядел устрашающе с кузнечным молотом в руках, потому что, когда я заметил Сигрид, она казалась напуганной. Она стояла возле двери, а ее грудь поднималась и опускалась под платьем. Она взяла себя в руки и прошмыгнула к ближайшему стойлу.

Молот выпал у меня из рук. Я бросил взгляд на двор, поблизости не было ни одного дружинника, и дошел до стойла, где стояла Сигрид. Она прижалась ко мне всем своим худеньким телом, а я зарылся в ямочку на ее шее, в ее мягкие курчавые волосы. В этот раз она не плакала, как это было в тот вечер у дома для рабов. Она прошептала, что не смогла прийти, потому что деверь запретил ей. Во мне закипела злоба, но она обхватила меня за шею, и я почувствовал ее губы на своих губах. Казалось, что она вся раскрылась навстречу мне, и, если бы я захотел, она стала бы